Ознакомительная версия.
– Ждите, сейчас вы увидите, как убивать невинных крестьян.
А Милош же известил султана, что эти люди, которые воевали еще под знаменем князя Георгия, каждый раз будут бунтовать и создавать беспокойство Высокой Порте, потому пусть их отдадут Милошу, он их усмирит, и как платит Милош за остальную царскую райю[262], так будет платить налоги и за эти земли. Это были: во-первых, вся Паланка, или, лучше сказать, околия Алексинац, Гургусовец, сейчас – Княжевац, Заечар, Неготин, Брза-Паланка и Кладово. Всё это города, находящиеся от горы Чистродицы, отрога Старой планины, доходящей до Дуная при Оршаве.
И была составлена комиссия, чтобы посчитать, сколько людей было убито.
Иван Церов
«В порыве восторга мы громко славили русских»
Иван Церов – болгарский просветитель и общественный деятель. Родился в 1857 г. в селе Церова-кория близ Тырново. Окончил богословскую школу в Лясковском монастыре Свв. Петра и Павла[263]. Работал учителем в родном селе и в различных населенных пунктах в районах Габрово, Свиштова и Тырново. После освобождения преподавал болгарский язык и литературу в мужской и женской гимназиях Варны, стал школьным инспектором в Варненском школьном округе, а в 1909–1912 гг. был кметом города. Ему принадлежит существенный вклад в благоустройство Варны и развитие ее как культурного и просветительского центра. По его предложению началось создание электросети, современного водопровода и новой уличной инфраструктуры в прибрежном городе. Участвовал в руководстве местных Театрального, Славянского и Археологического обществ, являлся председателем Варненского школьного настоятельства. В 1927 г., в связи с 50-летием своей педагогической деятельности, сделал большой денежный подарок Варненской женской гимназии. Умер в 1938 г.
Рукопись его воспоминаниий хранится в Региональном государственном архиве Варны (фонд 773 К). Первая публикация, из которой и взят настоящий отрывок, вышла в свет в 1921 г.: Церов И. Спомени и бележки. Кн. 1. Варна, 1921. С. 73–77. Перевод с болгарского А. А. Леонтьевой.
НАШЕ ОБЩЕСТВО[264] имело большое значение для учеников – ведь они проводили праздничные дни уединенно в семинарии, где не было иных развлечений, кроме прогулок, к тому же доклады и лекции хорошо влияли на их умственное развитие и служили дополнительным упражнением в устной и письменной речи: каждый старался превзойти своих товарищей в содержании и изложении своего реферата, и это стремление развивало их любопытство. Также благодаря этому обществу была сформирована прекрасная библиотека[265].
Что касается меня, могу сказать, что доклады эти оказали на меня сильное влияние и помогали произносить регулярные речи на Пасху и Рождество в церкви села Церова-кория. И в своей речи на Пасху 1876 г., которая пришлась тогда на 4 апреля, я затронул тему готовящегося всенародного восстания против наших многовековых угнетателей. Как и в отдаленных от городов селах, вихрь народной волны докатился и до нас – и дух наш в ту памятную весну был возбужден, волнение – необыкновенное, надежды, что владычество турок скоро падет, – большие. Дважды приходили в монастырь апостолы по пути из Горной Оряховицы[266] – Георгий Измерлиев и Ив. П. Семерджиев, и однажды – Стефан Пешев из Севлиево. Большинство из нас, учеников, были снабжены сделанными специально для восстания габровскими клинками, мы были готовы выступить в тот час, когда раб-болгарин, наконец, заявит о своих правах – то, о чем после возникновения в стране всеобщего политического волнения так громогласно провозглашены были устремления Христо Ботева. По одному из планов горнооряховские повстанцы после выхода из Горной Оряховицы должны были прийти в Лесковский монастырь, а оттуда отправиться за Балканские горы. Но Горнооряховское восстание не состоялось. 29 апреля последовала известная громкая демонстрация горнооряховских женщин перед турецкими властями в Тырново, которая неимоверно всполошила тырновских турок и мютесарифа Реуфа-пашу.
7 мая [1876 г.] в нашем монастыре ясно был слышен гром пушек, из которых Фазлы-паша бил по Дреновскому монастрырю, где закрепился смелый повстанческий отряд попа Харитона и учителя Кира. По пути из Шумена в Дреновский монастырь Фазлы-паша чуть было по ошибке не начал обстреливать наш монастырь вместо Дреновского. После этого однажды поздно вечером прибыл кавас[267] Тырновской митрополии, арнаут Мехмед, с большой кобурой и разодетый в чепкен[268], принеся письмо от архимандрита Стефана, в котором тот сообщал преподавателям, что письменно поручился при мютесарифе в том, что оружия у студентов семинарии нет – а это было большим риском с его стороны. Письмо заканчивалось тем, что, возможно, власти велят провести в монастыре обыски. В связи с этим мы в ту же ночь спрятали свои кинжалы в скалах около монастыря. После этого никаких обысков не последовало, но некоторое время мы находились начеку и чувствовали угрозу: тырновский мютесариф отправил полицейские отряды тайно следить, что происходит в нашей семинарии. О приближении стражей мы узнавали обычно по лаю монастырских собак, а первыми об их приходе нам сообщали монастырские пастухи.
Страшные дни пережили мы и в следующем 1877 г., когда русские переходили Дунай при Свиштове. В семинарию первые вести об этом принес 16 июня после обеда наш эконом, отец хаджи Мартин Цончев, который в тот день ездил в Тырново; как только добрался он до монастыря, припустил коня и закричал, насколько позволял ему голос: «Эй-ей, русские перешли Дунай у Свиштова!» В эту важнейшую историческую минуту мы собрались, дружно затянули песни и отправились в лес. Нашей радости не было предела. Поздно вечером вернулись мы в семинарию, поужинали, но большинство из нас так и не сомкнули глаз целую ночь, несмотря на то, что на следующий день предстояли итоговые годовые экзамены. Мы упивались мыслью о грядущих сладостных днях, когда встретим русских – мы мечтали о счастливом новом положении, в котором скоро окажется наш настрадавшийся от турецкого ига народ.
Через день-другой, однако, начались тревоги: возникла опасность, что на нашу семинарию нападут беженцы-турки из Свиштовского района, поскольку они двигались в основном по дороге из Тырново в Шумен, лежащей недалеко от монастыря. По этой причине 23 июня, когда у нас закончились годовые экзамены, мы спешно покинули училище, некоторые студенты спустились в монастырское подворье, другие отправились в Тырново, а третьи – в Горную Оряховицу. В их числе и я.
В Горной Оряховице две-три ночи я ходил в патруль с кем-то из оряховцев, охраняя город от нападения башибузуков. Смелая оряховская молодежь была настроена решительно. Некоторые из них 24 июня сняли фески[269], надели меховые шапки, приготовили сабли, собрали две-три повозки хлеба, вина и ракии и отправились к русским в Никюп, где, по дошедшим до нас вестям, они расположились.
На следующий день, 25 июня, генерал Гурко без большого сопротивления взял Тырново. Мы в Горной Оряховице слышали гром пушек. Под вечер в тот день кто-то из Лесковца сообщил, что турецкие войска в беспорядке бежали из Тырново по дороге к Осман-пазару. Мы с несколькими парнями отправились в Лесковец, и оттуда я видел, как турки в бегстве бросают по пути пушки, патроны, припасы, которые кто-то из жителей Лесковец осмелился даже собрать и припасти в своих домах.
Поскольку в тот день русские до Горной Оряховицы не дошли, на заре следующего дня (26 июня) мы отправились в Тырново, чтобы на них посмотреть. И, исполненные сладких надежд, наконец-то увидели их. Большое впечатление произвели на нас донские казаки со своими конями и пиками, а также драгуны, заполонившие улицы около дома Стефана Карагёзова, где расположился и генерал Гурко, которого мы лично видели два раза. Охваченные самыми возвышенными чувствами, в порыве восторга мы громко славили русских и царя-освободителя Александра II.
Мы ходили и разглядывали покинутый турецкий лагерь. Видели мы и некоторых болгар, которые вереницами сновали по городу и крушили турецкие лавки и дома, крадя товары и домашнюю утварь. Была необыкновенная толкотня из-за грабежа и разорения. Это произвело на нас крайне неприятное впечатление. (Через десять дней о целом турецком квартале к югу от реки Янтры уже ничего не напоминало.) Тем вечером мы вернулись в Оряховицу, где на западной окраине города обнаружили сотню казаков, нескольким из которых дали мешочек табака, и, хотя я почти обессилел от голода – в Тырново перекусить не успел, будучи в восторге от царивших там перемен – мы до вечера провели время за душевными разговорами.
28 июня узнали, что в Тырново прибыл великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий российской армией, в связи с чем мы все вместе отправились туда, чтобы его увидеть, и наше горячее желание исполнилось. Брат царя проводил на Марином-поле смотр российских войск, которые громогласно приветствовали его, и это глубоко нас тронуло. Громадная фигура великого князя была особенно внушительной. После смотра Николая Николаевича восторженно приветствовали тырновцы – мужчины, женщины и дети, – собравшиеся на Марином-поле, ведь в тот день был праздник, Петров день[270]. Но и без этого, в честь великого дела освобождения нашей отчизны, народное веселье и празднества продолжались несколько дней: повсеместно, куда прибывали русские войска, их торжественно встречали: наш народ дарил им цветы, выносили ковши вина, чтобы угостить, высказывая им горячую и глубокую благодарность, славя, желая побед в восторге от того, что и в нашу измученную страну пришли свобода и порядок, что наша мечта о политической самостоятельности сбылась.
Ознакомительная версия.
