по всем статьям она была первой. Сам же я выступил средне. Только в составе эстафетной гонки я оказался в числе чемпионов Союза по разряду юниоров, как теперь говорят. Мне было не до занятий в пединституте, и зимнюю сессию я не сдавал вовсе. Все шло к тому, что я брошу институт и уйду в профессиональный спорт. Например, поступлю в Институт физической культуры, куда меня звали и где даже не надо было сдавать экзаменов. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому. Она мне иногда и улыбалась. Или, во всяком случае, предоставляла неожиданные возможности.
Как-то весной, уже после окончания лыжного сезона, я забрел на мехмат посмотреть на моих более удачливых друзей. В коридоре третьего этажа старого здания мехмата на Волхонке я неожиданно встретил Гельфанда. Израиль Моисеевич посмотрел на меня исподлобья и спросил: «Моисеев, почему я вас не вижу, почему на семинары не ходите? Как сдали зимнюю сессию?» – «Так я же не учусь, меня не приняли». – «Вы что, не сдали экзамены?» – «Нет, сдал». Он помолчал и снова спросил: «А что вы делаете?» – «Хожу на лыжах!» Опять помолчал, а затем весьма энергично взял меня за пуговицу: «Идемте».
Он повел меня в деканат факультета. Деканом был тогда молодой профессор Тумаркин Лев Абрамович. Когда мы вошли в деканат, он был один. Ледяева, на мое счастье, не было. Гельфанд сказал буквально следующее: «Лев Абрамович, я прошу вас разрешить этому человеку (так и сказал – этому человеку) сдать все за весь год. Он учился у меня в кружке. Если он справится с зачетами и экзаменами, то я утверждаю, что он будет студентом не ниже среднего». Вот так и сказал – не ниже среднего! Тумаркин разрешил. Вопреки всем инструкциям.
Я получил необходимые направления на экзамены и зачеты, которые должен был сдать вне всяких правил и сроков. И началась сумасшедшая работа. Мне очень помог Олег Сорокин. Без его помощи было бы очень трудно. Ибо одно – слушать лекции, учить на семинарских занятиях, как надо решать задачи, и совсем другое – все это осваивать по чужим конспектам да еще в каком-то диком темпе. Тем более на первом курсе, когда человек начинает осваивать азы высшей математики, так мало похожей на то, чем мы занимались в школе.
Но трудности оказались преодолимыми. Более того, по всем предметам кроме высшей алгебры я получил отличные отметки. Лишь по высшей алгебре доцент Дицман, суровый и педантичный немец, поставил мне тройку. Но это было уже не существенно. Я был зачислен студентом математического отделения механико-математического факультета и стал учиться в одной группе с Гермейером и Сорокиным. Борис Шабат был невоеннообязанным – он учился на другом потоке. Военнообязанные учились тогда шесть лет, то есть на год больше.
Итак, несмотря ни на что я сделался студентом Московского университета, того самого, где учился и мой отец. Несказанно рада была моя бабушка!
Прошло много, много лет. В действительные члены Академии наук СССР я был избран одновременно с Израилем Моисеевичем Гельфандом – в один и тот же год. Президент Академии в те еще благополучные времена устраивал богатые приемы «а ля фуршет» в честь вновь избранных академиков. В тот памятный год прием был организован в ресторане гостиницы «Россия», и мы оба были на том приеме. С бокалом шампанского ко мне подошел Гельфанд. Поздравляя меня, он сказал: «Но я же знал, Никита, что вы будете студентом не ниже среднего!» Такое поздравление было для меня особенно приятным.
Я тоже поздравил его с избранием, которое запоздало минимум на двадцать лет, и еще раз поблагодарил его за ту поддержку, которую он мне оказал в мои студенческие годы. В самом деле, не случись ее, не пойди декан факультета на нарушение правил о приеме, вероятнее всего, я бы никогда не поступил в университет. И у меня оставался единственный путь – в инфизкульт. Поначалу был бы профессиональным спортсменом среднего уровня, а впоследствии учителем физкультуры – в лучшем случае!
Так доброжелательство еще раз помогло мне в жизни. И позволило заниматься тем, к чему лежала душа. Нужны ли комментарии?
Итак, я стал студентом университета. Однако изгойство на этом не кончилось: советское общество мне еще долго демонстрировало мою неполноценность. Я уже рассказывал о том, как меня не приняли в комсомол. Позднее произошла история еще более грустная, которая могла кончиться для меня трагически.
Как и все военнообязанные, я проходил в университете высшую вневойсковую подготовку, в результате которой должен был получить звание младшего лейтенанта запаса. Меня определили в группу летчиков. И у меня там все получалось очень неплохо. Но вдруг обнаружилось, что я не комсомолец. А потом выяснили, почему меня не приняли в комсомол. Дальше пошло уже невесть что: начальству попало за то, что меня определили летать на самолете, а меня, разумеется, выгнали – таким, как я, в авиации быть нельзя. В результате офицерского звания я не получил и в случае войны должен был пойти на фронт рядовым. Именно в таком качестве я был призван на финскую войну. Правда, не как солдат, а как лыжник – спорт мне много раз в жизни был палочкой-выручалочкой.
Когда началась Отечественная война, на биографии не стали обращать внимания, и меня на год отправили учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского, которую я окончил в мае сорок второго года в качестве старшего техника по вооружению самолетов. На Волховский фронт я отправился в лейтенантском звании.
Конец изгойства и рассказы моей фуражки
Человек легко забывает сумрак жизни, но помнит все те эпизоды, в которых случай ему благоприятствовал. Все мрачное однажды уходит куда-то в небытие, а остается радостное и тем более – юмористическое. И это в принципе тяжелое повествование о моем изгойстве, которое, что греха таить, наложило отпечаток на всю мою жизнь, во всяком случае, на молодость, я хочу закончить одним юмористическим эпизодом. Он тоже прошел не без следа в моей жизни и в какой-то степени завершил годы изгойства.
Летный состав полка, в который я был направлен после окончания академии, комплектовался из летчиков гражданской авиации. Это были отличные летчики и штурманы, но… они были обмундированы уже по стандартам военного времени. А поскольку я приехал в полк из академии и считался кадровым офицером, то и обмундирование у меня было соответствующим. А главное – у меня была фуражка с «крабом» – довоенная авиационная офицерская фуражка, едва ли не единственная в полку. Остальные ходили в пилотках «хб-бу» (хлопчатобумажные, бывшие в употреблении). Фуражка –
