Лейла Хэдли Люс: Уне нравилось получать весточки от Джерри; ей нравились его письма. Это были соблазнительные, великолепные, чарующие письма. Они были настолько замечательными, что Уна даже давала их на время Кэрол Маркус, чтобы та могла их переписать и отправить копии Биллу [Сарояну] в попытке соблазнить Билла и показать ему, как она здорово пишет.
Джон Леггетт: Когда Билла [Сарояна] призвали в армию и отправили на начальную подготовку в Сакраменто, Уна, Кэрол и двоюродная сестра Билла отправились в цыганскую поездку на полуостров Нижняя Калифорния, где купались нагишом и предавались другим безумствам. Уна сразу не понравилась Биллу. Он счел, что она ведет себя не как леди и пользуется слишком большой властью над Кэрол. А он хотел контролировать Кэрол. К тому же Билл думал, что Уна оказывает дурное влияние на Кэрол. Билл знал, что Уна – дочь О’Нила, но относился к ней критически. Он считал, что она нечистоплотна.
Арам Сароян: Кэрол, учившаяся в Далтоне [привилегированной частной школе на Манхэттене], очень четко формулировала мысли и была забавной, но ее по-прежнему немного пугала мысль о том, что ей надо писать письма известному писателю [Сарояну]. К тому времени Билл был в самом расцвете и знаменит так, как в 20-е годы был знаменит Фицджеральд.
Кэрол тайком списывала остроумные строчки писем Сэлинджера Уне. Единственная строка, которую я действительно помню, эта строка, которую моя мать [Кэрол] заимствовала из писем Сэлинджера: «Только что отправила свою пишущую машинку в стирку». Воображаю, как отец читал эти письма в лагере начальной военной подготовки и говорил: «Господи, я-то думал, что она просто миленькая девчонка. А она – одна из этих «умных» литературных женщин. Не хочу иметь с ними никаких дел». В конце концов, он получил увольнительную на день, она приехала к нему, и он удивительным образом смирился. Кэрол не понимала, что происходит».
Джон Леггетт: Билл, наконец, сообразил, что такая простая девчонка, как Кэрол, не могла писать такую изысканную прозу. Она призналась, что заимствовала слова нежности из писем Джерри Уне.
* * *
Дэвид Шилдс: До кровопролитных боев оставался еще год. Сэлинджер писал с 1940 года, и многие его рассказы были опубликованы в популярных журналах, но если, по словам Кафки (который станет очень важным для Сэлинджера писателем), «книга должна стать колуном, прорубающим лед замерзшего в нас моря», то «Сэлинджер никогда даже не подозревал о том, что в нем замерзло море». В его сознании все еще было «сколько-то черных галстуков». Он с презрением относился к окружавшему его поверхностно мыслившему обществу – и в то же время жаждал славы в качестве одного из образцов этого общества.
Нет знания без боли. В рассказах, написанных Сэлинджером до того, как он принял участие в боях, «между словами» еще не проскакивает «искра» (как скажет позднее об этих рассказах Сэлинджер своему товарищу по ремеслу А. Э. Хотчнеру). Сэлинджер по-прежнему пытается выйти на этот более высокий уровень мастерства. В рассказе «Повидайся с Эдди» (1940 г.) Сэлинджер, развенчивая слово «роскошный, грандиозный, очень важный», повторяет прием, который в послевоенные годы Холден доведет до крайности: «Ты ведь знаешь и других замечательных парней, правда?»[106]. Сэлинджер полагает, что понимает лежащее в основе мира стремление людей к самоуничтожению (рассказ «Виноват, исправлюсь», 1941 год: «У всякого взрывателя два конца – тот, с которого поджигают, и другой, толстый, набит тротилом»[107]), но у автора нет ключа к разгадке; рассказ, написанный как насмешка над усиливающимся патриотизмом, лежавшим в основе грядущего вовлечения США во Вторую мировую войну, был перепечатан в The Kitbook for Soldiers, Sailors, and Marines («Сборнике для солдат, матросов и морских пехотинцев»).
Сэлинджер пытается отойти от коммерческой культуры, в которую он энергично вносил свой вклад. Рассказ «Душа несчастливой истории» не только высмеивает ходульные истории о встретившем девушку парне (такие истории регулярно появлялись в журналах, рассчитанных на массового читателя), но и предупреждает о том, что впоследствии станет усиливающимся нежеланием Сэлинджера манипулировать своими персонажами. В июне 1942 года Сэлинджер писал Бёрнетту: «Я устал – о, Господи, до чего же устал, – оставлять их на странице, заканчивающейся подписью «Конец». Сэлинджер еще не любит свой психоз, как не может его любить и Лоис из рассказа «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт», которая расстается с мужем, когда тот сообщает, что должен пойти к психоаналитику. Началась война, и Сэлинджера поначалу не взяли в армию. Мальчик, которого страстно любит Лоис, нелепо гибнет, и это ответ Сэлинджера на войну: писатель хочет, чтобы читатель понял: он уже знает, что скорбь – единственное подлинное чувство, объединяющее человечество.
Теперь Сэлинджер призван в армию, но еще не участвовал в боях. В рассказе «Неофициальный рапорт об одном пехотинце» Сэлинджер выражает желание пойти на войну и быть забытым. Он как бы разрушен войной еще до того, как война действительно его разрушит: «Все жены хотят отправить мужей на войну, – сказала Лоулор с особенной усмешкой». Отчаянно стремившийся служить за рубежом, Сэлинджер еше сильнее отчаивался из-за того, что его произведения нравились другим людям; в рассказе «Братья Вариони» брат-торгаш делает такое признание в отношении своего более артистичного брата: «Читая его книгу, я впервые в жизни слышу музыку». Сэлинджер стремится к чистому искусству, хотя производит чтиво для массовых изданий. Вот главный литературный прием Сэлинджера: все удобства посредственны. В рассказе 1944 года «По обоюдному согласию» жена Билли Руфи высмеивает мужа за то, что тот любит их ребенка только тогда, когда «это удобно или что-то вроде этого. Когда ребенка купают, или когда он играет с галстуком отца». Мы возвращаемся к Сэлинджеру и галстукам.
В рассказе «Мягкосердечный сержант», опубликованном до того, как Сэлинджер принял участие в боях, солдат говорит: «В армии я встретил больше хороших людей, чем я когда-либо встречал на гражданке». Сэлинджер стал верить в это и поддерживал дружеские отношения с однополчанами всю жизнь. В рассказе «Последний день последнего увольнения», опубликованном после вторжения во Францию, но написанном до высадки союзников в Нормандии, Сэлинджер писал: «Быть гражданским больше нет смысла. Гражданские не ведают того, о чем знаем мы, а мы уже отвыкли от того, что знают они. В общем, дела у нас с гражданскими не складываются». Сэлинджер уже разделил мир на «нас» и «их» и противопоставил одних другим, но еще не знал, как представить или оформить этот конфликт. «Никогда прежде, до армии, ничего не знал о дружбе. А ты, Винс? Ничего. Это – лучшее, что здесь есть. Пожалуй, что так». Сэлинджер считает, что армия спасла его, и думает, что любит армейскую службу. Армия спасет его, преобразит его, преобразит его искусство, уничтожит его, но все это пока в будущем. А пока Сэлинджер все более красноречиво, все яростнее указывает на экзистенциальное отчаянье, оставаясь при этом автором рассказов, которые издаются в рассчитанных на массового читателя журналах, гадающим о том, каким в действительности может оказаться такое отчаяние.
