между ее первой ванной и завтраком возникло некоторое недопонимание между дежурной медсестрой, не говорившей по-английски, и служанкой, не говорившей по-немецки. Каждая из них посчитала, что Хелен находится на попечении другой. Вскоре стало очевидно, что миссис Раск вызвала такое замешательство намеренно, чтобы ускользнуть. Как только об этом уведомили доктора Фрама, он разослал отряды медсестер, санитаров и официантов прочесывать северный корпус. А затем расширил поиски до остальных корпусов и общей территории. Только убедившись, что миссис Раск покинула территорию института, он обратился к мистеру Раску.
Бенджамин был далек от того, чтобы потерять самообладание, когда он больше всего в нем нуждался. Приглушенным голосом, которому столь многие в деловых кругах Нью-Йорка пытались безуспешно подражать, он распорядился, чтобы его люди отправлялись на машинах (и с наличностью) по деревням к северу и югу от института и подключили к поиску местное население. Хелен не могла подняться на крутые горы к востоку и западу; она должна была уйти по какой-нибудь дороге, ведущей к более пологим холмам, и скитаться там. Ее разыщут деревенские, если прочешут местность вблизи двух дорог, ведущих к институту. В скором времени пахари, доярки и пастухи рассыпались веером по склонам, лесам и долинам.
В ожидании новостей Бенджамин вызвал к себе доктора Фрама, чтобы уведомить его об отъезде. Директор вошел, оглядел предметы багажа и сказал, что ему грустно слышать, что слухи об их отъезде оказались правдой. Бенджамин возмутился, узнав, что за ними шпионили. Должно быть, эти сплетни дошли до его жены, что и побудило ее к бегству. Бенджамин обвинил в ее исчезновении безнравственность персонала и равнодушие директора.
Доктор Фрам оставил эти обвинения без ответа и попытался объяснить в нескольких выразительных, но сдержанных предложениях, какого прогресса добилась Хелен, как хорошо она реагировала на соли и насколько лучше стала понимать свою болезнь благодаря сеансам с ним. Он сказал, что для Хелен крайне важно закончить начатое лечение. И в том, что она воспроизвела побег своего отца, следовало видеть, как ни странно, признак улучшения.
Бенджамин назвал доктора Фрама сказочником и шарлатаном. Только директор начал говорить, что их с Бенджамином взаимная неприязнь не должна мешать благополучию миссис Раск, как в дверь постучали. Вошел один из тех, кто уехал на машине по указанию Бенджамина, и сообщил, что миссис Раск нашли. Один батрак заметил, как она пила из ручья. Бенджамин бросился вон из комнаты, а шофер сказал ему вслед, что чирьи у нее на лице стали хуже, прямо хуже некуда.
◆
СЕВЕРНЫЙ КОРПУС разорвал всякие связи с институтом. Ворота в остальную часть комплекса были заперты; всех местных медсестер и вспомогательный персонал, от поваров до уборщиц, распустили. Бенджамин разместил свой американский персонал в нескольких палатах в дальнем конце здания. Он снова стал дежурить у постели Хелен, помогая медсестрам и горничным из Нью-Йорка. Но это было несложно, поскольку она находилась под действием сильных успокоительных. Бенджамин решился, полагаясь на свой прежний опыт, на максимально допустимую без риска для здоровья дозу. Когда Хелен привели, она не желала успокаиваться. Единственное, что можно было понять из ее громогласной немецко-английской околесицы, — это что ее слова не поспевали за ее мыслями. Она никого не подпускала к себе и впервые за время болезни проявляла агрессию. Лицо ее было в крови от постоянного расчесывания, и она не давала обработать свои раны. Пришлось прибегнуть к силе, чтобы вколоть ей успокоительное.
После ее возвращения доктору Фраму не дозволялось видеть ее или хотя бы входить в северный корпус. Если Бенджамин и до этого начал брать ситуацию под контроль, пакуя багаж и организуя поездку в Германию, то последние происшествия сделали его совершенно непреклонным. Больше никакого лечения, основанного на суевериях и догадках, не поддающихся четкой оценке; никаких частных «сеансов»; никакого вынюхивания и сплетен; в общем, ничего такого, что могло бы показаться ему неразумным или посягающим на его авторитет. Теперь, снова взяв власть в свои руки, он оглянулся на прошедшие недели, когда покорно подчинялся неразумным решениям жены и доверял шарлатанству Фрама, как на бредовый сон. Он бы сейчас же покинул Швейцарию, но состояние Хелен этого не позволяло. Поэтому он направил в Берлин нарочного с указаниями своим сотрудникам из «Фармацевтики Хабера». Им следовало как можно скорее, не жалея ни денег, ни сил, найти лучших специалистов и доставить их — с инструментами и расходными материалами — в Бад-Пфеферс.
Большую часть дня Хелен лежала на спине, в полубессознательном состоянии, бормоча себе под нос. Она словно дремала с приоткрытыми глазами. В какой-то момент ее веки медленно опускались, и она ненадолго погружалась в сон, продолжая бормотать. Просыпалась она всегда с резким вдохом, словно ей было нечем дышать в темных глубинах подсознания и она отчаянно вырывалась на поверхность, во внешний мир. Казалось, снотворное не только не давало ей отдыха, а, напротив, отнимало последние силы. Ее лицо, покрытое экземой и чирьями, раздулось от лекарств и стало похоже на маску. Компрессы давали лишь временное облегчение. Бенджамин уверился, что все это — ее подавленность и физическое истощение — пройдет, едва прибудет помощь из Берлина. Что выводило его из себя (и он понимал, что это всегда будет мучить его), так это запястья Хелен. Она снимала компрессы с лица и остервенело срывала струпья, словно норовя выгрести из себя заразу. Медсестры надевали ей рукавицы и пытались обездвижить тугими простынями и пеленанием, но без толку. В конце концов Бенджамин разорвал одну из рубашек Хелен и, глотая слезы, привязал ей запястья к спинке кровати. Всякий раз после пробуждения Хелен удивлялась привязанным рукам, затем сердилась и впадала в истерику. Когда же она успокаивалась, то начинала бормотать, пока опять не засыпала, и все повторялось.
Время размывалось в этой монотонной кутерьме. Единственное, что отмечало истекшие дни, — это разраставшийся беспорядок, возникавший из-за навязанного Бенджамином карантина. Чтобы выжать все возможное из ограниченных ресурсов, американские медсестры каждый день перекатывали Хелен в новую палату, оставляя в прежних грязные простыни, бинты и тазики. Водители ежедневно наезжали в соседние деревни и закупали провизию, молочные продукты и прочие предметы первой необходимости. Но Бенджамин почти не ел. Впервые в жизни он отпустил бороду. Он ненавидел ее, но находил в ней нечто принципиальное. Своего рода личный календарь. Он решил, что побреется, когда приедут немцы.
И немцы таки приехали. Бенджамин вышел навстречу небольшому конвою из двух сланцево-серых грузовиков и черного седана. Грузовики доставили припасы, медицинское оборудование и шестерых медсестер; из седана показался доктор Афтус. Пока медсестры разгружали коробки
