Но и Сталин на этом же съезде намеревался упрочить свои позиции и собирал сторонников. Его торопливый расчет зиждился на том, что на съезде Ленина могло и не быть, а такие люди, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Томский, в партии были значительно популярнее, чем он. Для огромного числа новых провинциальных партийных руководителей он, Сталин, был уже главным начальником. Они были его выдвиженцы и, как нынче говорят, «его люди».
Бюрократическая ползучая оппозиция — и Ленин. Кто кого? И если бы не болезнь…
Что противостояние могло произойти, подтверждают отдельные свидетельства. «Владимир Ильич готовит против Сталина на съезде «бомбу». Цитируя секретаря Ленина Лидию Фотиеву, в изложении которой прозвучала фраза, Троцкий подчеркивает, что слово «бомба» принадлежит не ей, а именно Владимиру Ильичу. Тогда же у Ленина будто бы возникло убеждение, что его преемником должен стать Троцкий. Так ли это и были ли у Ленина для реализации этого плана возможности? Если преемник, то как переходящая фигура. Экстремизм и капризность Троцкого раздражали Ленина. Если говорить о возможностях, то они были. Вспомним в этой связи невероятный ленинский авторитет и его силу как оратора. Его личное влияние было столь сильно, что он мог переламывать уже почти предопределенный ход событий. Так случилось с решением ЦК о монополии на внешнюю торговлю. ЦК после представления Ленина отменил свое собственное решение и вынес новое, уже с ленинской подсказкой. И все это произошло в течение месяца.
Вторым существенным ударом по Сталину и крепким раздражающим для Ленина моментом должно было стать знаменитое «грузинское дело». Пытаясь найти поддержку большой грузинской делегации на предстоящем съезде, Сталин, обманув доверие Ленина и за спиной ЦК, совершил организационный переворот в пользу своих сторонников. Но это произошло уже после нового приступа ленинской болезни.
Речь на пленуме Моссовета в конце ноября 1922 года — последнее публичное выступление Ленина.
Дни были завалены делами, и их находилось все больше и больше. Ленин понимал, что означало упустить темп в развитии молодого государства. Ему надо было донести свою мысль до масс, сделать всех сознательными, а не механическими исполнителями своей воли. Если ему дано видеть чуть-чуть дальше, чем всем, значит он должен объяснить, как надо и как необходимо. Самым сложным было будущее, а из насущного — нэп. Именно поэтому он поехал на пленум Московского Совета, заседавшего совместно с пленумами всех районных советов Москвы. Аудитория большая, ее нельзя упускать.
Большой театр, ложи блещут. Партер и зала — все переполнено. Он приехал, когда его уже не ждали — повестка дня была исчерпана, оркестр исполнял «Интернационал». Его встретили криками «ура» и овацией. Он долго из-за приветственных криков не мог начать. Потом он был недоволен своей речью. Все выглядело как-то очень прагматично, вначале он как бы даже долго извинялся, что из-за болезни вынужден был прервать работу. Надо было — он будто чувствовал, что говорит «про запас», — коснуться многого, и поэтому говорил обо всем существенном, но мельком. И все же главное он сказал. О внешней политике, о том, что в политике надо быть последовательным и принципиальным, о концессиях, о психологии.
«Раньше коммунист говорил: «Я отдаю жизнь», и это казалось очень просто, хотя это не всякий раз было так просто. Теперь перед нами, коммунистами, стоит совершенно другая задача. Мы теперь должны всё рассчитывать, и каждый из вас (это уже обращение к залу) должен научиться быть расчетливым».
Потом близкие к этим мысли он повторит в своих самых последних работах. Его состояние, сам факт, что это последние мысли великого человека, придадут им простое величие.
А ведь действительно, выигрышная политика — это политика принципиальная! Вот уже и Владивосток, город далекий, но нашенский, — снова наш. Дальневосточная республика присоединилась к РСФСР. Это случилось только что, пять дней назад, и он не смог в своем выступлении обойти эту новость. Может быть, он чувствовал, что говорит в последний раз?
«Новая экономическая политика! Странное название, — переходит Ленин к главному тезису своей речи; надо объяснить, он пытается заглянуть в будущее, проверяет на народе ход собственных рассуждений. — Эта политика — новая экономическая политика, названная так потому, что она поворачивает назад. Мы сейчас отступаем…»
Зал слушает с огромным напряжением рассуждения вождя. В большой, почти часовой речи, когда потом ее напечатали на газетной странице, оказалось всего одиннадцать абзацев. Все сконцентрировано. Как опытный оратор, Ленин поворачивает мысль разными сторонами, но всё время бьет в одну точку. Зал взрывается аплодисментами на фразе: «Ни одного из старых завоеваний мы не отдадим». Это дань не только традиционной революционной риторике, но и ленинским убеждениям. Он итожит: «Мы социализм протащили в повседневную жизнь и тут должны разобраться. Вот что составляет задачу нашего дня, вот что составляет задачу нашей эпохи».
Расплата для этого человека, все время играющего с судьбой и бросающего ей вызов, наступает очень скоро. 13 декабря у Ленина случилось два тяжелых приступа с парезом конечностей и полной потерей речи.
А 24 декабря Сталин собрал совещание, которое постановило:
«1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5-10 минут, но это не должно носить характера переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.
2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».
Никто против этого не протестовал. Каждый из народных вождей рассчитывал выиграть в одиночку.
Наконец-то раздираемое противоречиями и внутренней неприязнью друг к другу Политбюро смогло изолировать Ленина от каких бы то ни было влияний и сведений извне. Лишило инициативы. Этому замечательному мыслителю и оратору (каковым сам Сталин никогда не был, его удел — это кабинетные решения, поправки, дополнения; собственные речи только в том случае, если внимание обеспечено сторонниками, он не человек дискуссии), способному увлечь зал и повернуть сложившееся мнение аудитории — а это случалось неоднократно, — уже не к кому обращаться.
Как в мавзолее, он замурован в недрах собственной кремлевской квартиры. Есть только телефон, к которому ему нельзя подходить (этот телефон чуть позже сыграет в его судьбе роковую роль), да два секретаря: Фотиева и Гляссер. Иногда к ним присоединяется Шушаник Манучарьянц и М. А. Володичева, поддежуривала и Н. С. Аллилуева. Это жена Сталина, в 1932-м она покончит с собой — одна из версий — после публичного оскорбления, нанесенного ей мужем на кремлевском банкете. Ее похоронят на Новодевичьем кладбище: памятник с белой мраморной розой. Та роза, которая была у нее в волосах в ночь накануне смерти, или роза как символ молчания?
