Каждую ночь в Белом Доме дежурила личная охрана Президента — исключительно из вооруженных винтовками Шарпса граждан Канзаса. В нем также жили два сенатора Соединенных Штатов, трое действующих и бывших конгрессменов, Главный судья Верховного суда, а также несколько редакторов и других видных граждан этого патриотического молодого государства.
Со своими двумя друзьями я провел около часа в Белом Доме. Президент, хотя и весьма озабоченный делами, очень радушно принял нас и сэкономил немного времени, выпив во время беседы с нами чашку чая, и очень подробно расспрашивая о делах в отделившихся штатах.
«Но нет покоя голове в венце» [60],
хотя эта корона — всего лишь республиканский венок.
Этот человек являлся воплощением американской мечты, но запомнившаяся живость его лица находилась в странном контрасте с его усталым, изможденным взглядом, и его скромные добродетели теперь казались бледными и тусклыми. Он все еще был таким же, как и прежде — искренним и любезным, неистощимым источником забавных историй и анекдотов — воистину. Как в старые времена, но так как раньше — свободно, долго и с удовольствием, он уже смеяться не мог.
— Мистер Дуглас, — заметил президент, — сегодня провел со мной три часа. В течение нескольких дней он был слишком нездоров, чтобы заниматься делами, и он посвятил свое время изучению военных дел до тех пор, пока он не стал разбираться в этом вопросе, возможно, лучше, чем любой другой член кабинета.
— Кстати, — продолжал мистер Линкольн с каким-то особым огоньком, мерцавшим в его глазах, — в разговоре была затронута тема о возвращении рабов. «Знаете, — сказал Дуглас, — я полностью уверен в правильности Закона о беглых рабах. Я за то, чтобы он применялся постоянно во всех случаях, когда продемонстрировать его истинное предназначение и смысл, но изучив его внимательно, я пришел к выводу, что негритянское восстание — это тот случай, к которому он не применим.
Я не слишком поспешил вернуться на Север. Поезд, который вез меня из Ричмонда к Акия-Крик, был последним, которому вожди мятежников разрешили пройти без задержки, а прибывший в Вашингтон пароход был захвачен нашим Правительством и более никаких регулярных рейсов не совершал. Я менее часа пробыл в столице, а телеграфные провода были уже перерезаны, и железнодорожные колеи, ведущие в Мэриленд, взорваны. Сообщение о зверском нападении балтиморской толпы на 6-й Массачусетский полк на его пути в Вашингтон, вырвало город из его обычного состояния чинности и умиротворенности.
Вашингтон охватила паника. Люди думали, что мятежники в любой момент нанесут еще один удар, и сотни охваченных ужасом семей бежали из города. В течение последующих двух дней всего 2500 хорошо организованных и решительных людей, несомненно, могли захватить город. Воздух был наполнен невероятно экстравагантными и поразительными слухами. Из Вирджинии постоянно шли беженцы-юнионисты, многие — с трудом сумевшие спастись от ярости озверевшего местного населения.
Солдаты Массачусетса, которым удалось благополучно вырваться из балтиморской перчатки смерти, были размещены в Зала Сената Соединенных Штатов. Это было сделано необыкновенно быстро. В 5 часов вечера в Бостон пришла телеграмма с просьбой предоставить войска для защиты находящейся под угрозой столицы. В 9 часов следующего утра первая рота, преодолевшая 25 миль, сложила свое оружие в Фанел-Холл. В 5 часов вечера 6-й полк в полном составе выступил на Вашингтон. Они были прекрасными парнями, но сильно озлоблены Балтимором. Спокойно и совершенно недвусмысленно, они выразили искреннее желание немедленно приступить к делу.
Растерянность и ужас, которые так долго, словно кошмарные видения мучили Национальные органы власти — который за несколько месяцев сделал почти всех ведущих республиканских государственных деятелей робкими и нерешительными — наконец, исчезли окончательно. Эхо залпов чарльстонских пушек разрушили чары! Массы услышали его! И тогда, и в более поздние периоды войны, народ всегда был искреннее и последовательнее, чем все самые мудрые политики вместе взятые.
В течение трех дней, что я пробыл в Вашингтоне, город фактически был блокирован, не получая ни писем, ни телеграмм, никаких подкреплений. Военное положение, хотя о нем и не объявляли, к сожалению, было необходимо. Большинство из приверженцев Сецессии уехали, но оставалось еще достаточно таких, которые могли заниматься шпионажем в пользу вирджинских революционеров.
Вечером, на заполненном беглыми семьями поезде, я уехал в Нью-Йорк. Большинство держали путь западнее Релей-Хауса, избегая сам Балтимор — царство террора, в которое его так шумно и торжественно превратили мятежники. Самые ревностные газеты Союза защищали Сецессию как единственный способ спасти свою жизнь и деньги. Власти штата и города, хотя и были лояльны, ничего не могли противопоставить буре. Губернатор Спраг со своими добровольцами из Род-Айленда отправился в Вашингтон. Мэр Браун телеграфом просил его не проезжать через Балтимор, чтобы не раздражать людей.
— Род-Айлендский полк, — язвительно ответил Спраг, — идет в бой, и может так же хорошо сражаться в Мэриленде, как в Вирджинии». И он прошел без всяких проблем!
Балтимор кипел от ярости. Казалось, весь город взял в руки оружие. Юнионисты совершенно сникли, многие бежали. Единственным человеком, в речах которого я усмотрел ярко выраженную и открытую лояльность, была молодая бостонская леди, и только ее пол защищал ее. В течение дня по обвинению в шпионаже были арестованы несколько человек, в их числе, как предполагалось, были два корреспондента нью-йоркских газет.
Ситуация в Балтиморе на тот момент была намного хуже, чем в Чарльстоне, Новом Орлеане или Мобиле. «Barnum's» отель ломился от солдат. Войдя в холл, чтобы договориться о поездке в Филадельфию, я встретил старого знакомого из Цинциннати, который теперь командовал балтиморской ротой:
— Если Линкольн будет препятствовать прохождению войск через Мэриленд, — сказал он, — мы голову ему оторвем!
Подошел еще один балтиморец и принялся расспрашивать меня, но мой знакомый моментально подтвердил, что я «истинный южанин», и я избежал неприятностей. Здесь, как и на всем Юге, свято верили, что северяне трусы, и тут действительно полагали, что нападение на безоружных массачусетцев образцом настоящей храбрости.
Я отправился из Балтимора на ближайшую северную железнодорожную станцию. Дороги были переполнены покидавшими город семьями, патрулями и разведчиками мятежников. Те, кто поддерживал Союз, были совершенно беспомощны. Один из них сказал нам:
— Ради Бога, умолите Правительство и Север не позволить им уничтожить нас!
Мы надеялись сесть на филадельфийский поезд, в 26-ти милях отсюда, но отряд балтиморских солдат, который в то утро воспользовался железной дорогой, уничтожил все мосты, их руины еще дымились. Нам пришлось идти то в одну сторону, то в другую, и, наконец, вечером, после 46-ти мильного путешествия мы добрались до Йорка, штат Пенсильвания.
Здесь мы уже могли дышать свободно. Но в силу того, что все железные дороги были во власти военных, мы были вынуждены, совершенно уставшие, ехать в городок Колумбия, к реке Саскуэханна. Там мы и увидели, что как на Севере, так и на Юге начал действовать режим военного положения. Вооруженный патруль решительно приказал нам остановиться.
Узнав кучера, и выяснив чем я занимаюсь, они позволили нам продолжить путь. На мосту часовой отказалось поднять шлагбаум:
— Думаю, сегодня вы не сможете перейти на ту сторону, сэр, — сказал он.
Я же ответил, что «думаю», что наверняка перейдем, но он добавил:
— У нас строгий приказ не пропускать никого, кого мы не знаем.
Вскоре он убедился, что я не являюсь вражеским шпионом, и часовые сами проводили нас через этот длиной в милю с четвертью мост. Проехав еще 70 миль, в два часа мы прибыли в Ланкастер. Отсюда до Нью-Йорка мы доехали без всяких приключений.
