Евпатории 5 суток, останавливаясь в Москве и других городах на несколько часов. Городской голова [Евпатории] Дуван дал мне помещение на его даче, окруженной большим садом, на самом берегу моря; здесь я прожила около двух месяцев, принимая грязевые ванны. За это время я познакомилась с некоторыми интересными людьми, между прочим, с караимским гахамом [38], образованным и очень милым человеком, который читал мне и рассказывал старинные легенды караимского и татарского народов. Он, как и все караимы, был глубоко предан их величествам.
Получила известие, что ее величество уехала в Ставку, откуда вся царская семья должна была проехать на смотры в Одессу и Севастополь. Государыня телеграммой меня вызвала к себе. Отправилась я туда в автомобиле через степь, цветущую красными маками, по проселочным дорогам. В Севастополе дежурный солдат из-за военного времени не хотел меня пропустить. К счастью, я захватила телеграмму государыни, которую и показала ему. Тогда меня пропустили к царскому поезду, где жили их величества. Завтракала с государыней. Государь с детьми вернулся около 6 часов с морского смотра. Ночевала я у друзей и на другой день вернулась в Евпаторию. Их величества обещали вскоре приехать туда же. 16 мая они прибыли на день в Евпаторию.
Я много путешествовала с их величествами, но думаю, что встреча в Евпатории была одна из самых красивых. Толпа инородцев, татар, караимов в национальных костюмах; вся площадь перед собором – один сплошной ковер розанов. И все залито южным солнцем. Утро их величества посвятили разъездам по церквам, санаториям и лазаретам, днем же приехали ко мне и оставались до вечера; гуляя по берегу моря, сидели на песке и пили чай на балконе. К этому чаю местные караимы и татары прислали всевозможные сласти и фрукты.
Любопытная толпа, которая за все время не расходилась, не дала государю выкупаться в море, чем он был очень недоволен. Наследник выстроил крепость на берегу, которую местные гимназисты обнесли после забором и оберегали, как святыню.
Обедала я в поезде их величеств и проехала с ними несколько станций.
В конце июня я вернулась в Царское Село и принялась снова за работу в своем лазарете. Лето было очень жаркое, но государыня продолжала свою неутомимую деятельность. В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частому посещению государыни – некоторые офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее величество этого не замечала; когда я несколько раз просила ее ездить туда реже и лучше посещать учреждения в столице, государыня сердилась.
Атмосфера в городе сгущалась, слухи и клевета на государыню стали принимать чудовищные размеры, но их величества, и в особенности государь, продолжали не придавать им никакого значения и относились к этим слухам с полным презрением, не замечая грозящей опасности. Я сознавала, что все, что говорилось против меня, против Распутина или министров, говорилось против их величеств, но молчала. Родители мои тоже понимали, насколько серьезно было положение; моя бедная мать получила два дерзких письма: одно от княгини Голицыной, свояченицы М.В. Родзянко, второе – от некой г-жи Тимашевой. Первая писала, что она и на улице стыдится показаться с моей матерью, чтобы люди не подумали, что и она принадлежит к «немецкому шпионажу». Родители мои в то время жили в Териоках [39], и я их изредка навещала.
Единственно, где я забывалась, – это в моем лазарете, который был переполнен. Купили клочок земли и стали сооружать деревянные бараки, выписанные из Финляндии. Я часами проводила [время] у этих новых построек. Многие жертвовали мне деньги на это доброе дело, но, как я уже писала, и здесь злоба и зависть не оставляли меня; люди думали, вероятно, что их величества дают мне огромные суммы на лазарет. Лично государь мне пожертвовал 20 000. Ее величество денег не пожертвовала, а подарила церковную утварь в походную церковь. Меня мучили всевозможными просьбами, с раннего утра до поздней ночи не давали покоя с разными «горями», нуждами и требованиями. И все говорили в один голос: «Ваше одно слово все устроит». Господь свидетель, что я никого не гнала вон, но положение мое было очень трудное. Если я за кого просила то или иное должностное лицо, то лишь потому, что именно я прошу, – скорее отказывали; а убедить в этом бедноту было так же трудно, как уверить ее в том, что у меня нет денег.
К сожалению, я была робка и глупа и, боясь кого-либо обидеть, принимала и выслушивала всех, кто ко мне ни обращался, а не гнала, как бы следовало, многих из них прочь. Государыня всегда всем со мной делилась; естественно, что и я, со своей стороны, передавала ей все, что видела и слышала. Этим, разумеется, пользовались, как водится, и недостойные люди; ведь не всякого сразу разберешь. Была бы я другая, вероятно, врали бы на меня меньше; думаю, мало было людей, которых так эксплуатировали и благорасположенные, и враги, как меня…
Помню случай с одной дамой. Придя ко мне, она стала требовать, чтобы я содействовала назначению ее мужа губернатором. Когда я начала убеждать ее, что не могу ничего сделать, она раскричалась на меня и грозила мне отомстить… Как часто я видела в глазах придворных и разных высоких лиц злобу и недоброжелательность. Все эти взгляды я всегда замечала и сознавала, что иначе не может быть после пущенной травли и клеветы, чернившей через меня государыню. Настоящей нужде я старалась по мере сил помочь, но сознаюсь, что не сделала и половины того, что я могла; посидев в тюрьмах и часто голодая и нуждаясь, я каюсь ежечасно, что мало думала о страданиях других, особенно же заключенных; им и калекам хотела бы посвятить жизнь, если Господь приведет когда-либо вернуться на Родину.
В жаркие летние дни государыня иногда ездила кататься в Павловск. Она заезжала за мной в коляске; за нами в четырехместном экипаже ехали великие княжны. Ее величество и старшие великие княжны целыми днями не снимали костюмы сестер милосердия. Они выходили из экипажей в отдаленной части Павловского парка и гуляли по лужайкам, собирая полевые цветы. Вспоминаю одну такую прогулку. Мы ехали в Павловск по дороге к «белой березе». Вдруг один из великолепных вороных рысаков захрипел, повалился на бок и тут же околел. Вторая лошадь испугалась и стала биться. Императрица вскочила бледная и помогла мне выйти. Мы вернулись в экипаже детей. На меня этот случай произвел тяжелое впечатление. Конюшенное начальство приходило потом извиняться.
В лазаретах в Царском Селе устраивали для раненых
