где жила императрица-мать и великие князья Александр Михайлович и Николай Михайлович. Я два раза была у них, один раз одна, второй раз с их величествами и детьми. Мне было тяжело слышать их разговор, так как они приехали, начиненные сплетнями и слухами, и не верили моим опровержениям.
Вторым событием был приезд в Ставку Родзянко, который требовал удаления Протопопова. Редко кого государь «не любил», но он «не любил» Родзянко, принял его холодно и не пригласил к завтраку. Но зато Родзянко чествовали в штабе!.. Видела государя вечером. Он выглядел бледным и за чаем почти не говорил. Прощаясь со мной, он сказал: «Родзянко has worried me awfully. I feel his motives are quite false» («Родзянко ужасно меня измучил, я чувствую, что его доводы не верны»). Затем рассказал, что Родзянко уверял его, что Протопопов будто бы сумасшедший!.. «Вероятно, с тех пор, как я назначил его министром», – усмехнулся государь. Выходя из двери вагона, он еще обернулся к нам, сказав: «Все эти господа воображают, что помогают мне, а на самом деле только между собой грызутся; дали бы мне окончить войну…» И, вздохнув, государь пошел к ожидавшему его автомобилю.
На душе становилось все тяжелее и тяжелее; генерал Воейков жаловался, что великие князья заказывают себе поезда иногда за час до отъезда государя, не считаясь с ним, и если генерал отказывает, то строят против него всякие козни и интриги.
В последний раз мы были в Ставке в ноябре 1916 года. Его величество уезжал с нами, а также его многочисленная свита и великий князь Дмитрий Павлович. Помню, как последний сидел на кушетке, где лежала государыня, и рассказывал ей всевозможные анекдоты; дети и я работали тут же, смежная дверь в отделение государя открыта, и он занимался за письменным столом. Изредка он подходил к дверям с папироской в руках и, оглядывая нас своим спокойным взглядом, вдруг от души смеялся какой-нибудь шутке великого князя Дмитрия Павловича.
Вспоминая это путешествие, я после думала: неужели тот же великий князь Дмитрий Павлович через три недели так сильно опечалил и оскорбил их величества?..
Вскоре, придя днем к государыне, я застала ее в горьких слезах. На коленях у нее лежало только что полученное письмо из Ставки. Я узнала от нее, что государь прислал ей письмо великого князя Николая Михайловича, которое тот принес самолично и положил ему на стол. Письмо содержало низкие, несправедливые обвинения в адрес государыни и кончалось угрозами, что если она не изменится, то начнутся покушения. «Но что я сделала?!» – говорила государыня, закрывая лицо руками. По рассказу одного из флигель-адъютантов, в Ставке знали цель приезда великого князя Николая Михайловича и потому были немало удивлены, когда увидели его приглашенным к завтраку. Государь любил государыню больше своей жизни. Объясняю себе подобное поведение только тем, что все мысли государя были поглощены войной. Помню, как в то время он несколько раз упоминал о будущих переменах конституционного характера. Повторяю, сердце и душа государя были на войне; к внутренней политике, может быть, в то время он относился слишком легко. После каждого разговора он всегда повторял: «Выгоним немца, тогда примусь за внутренние дела!»
Я знаю, что государь все хотел дать, что требовали, но – после победоносного конца войны. «Почему, – говорил он мне много раз и в Ставке, и в Царском Селе, – не хотят понять, что нельзя проводить внутренние государственные реформы, пока враг на русской земле? Сперва надо выгнать врага!»
Казалось, и государыня находила, что в минуту войны не стоило заниматься «мелочами», как она выражалась, и обращать внимание на неприязнь и клевету. Помню, как-то раз вечером она показала мне дерзкое письмо княгини Васильчиковой, но только сказала: «That is not at all clever, or well brought up on her part» («Это совсем не умно и не хорошо с ее стороны»), – и, смеясь, добавила: – «At least she could have written on a proper piece of paper, as one writes to a Sovereign» («И, по крайней мере, могла бы написать на соответствующей бумаге, на какой приличествует писать государыне»). Письмо было написано на двух листочках, вырванных из блокнота. На этот раз государь побелел от гнева. Сразу приказал вызвать графа Фредерикса. Это была одна из тех минут, когда было страшно к нему подойти.
Третье подобное письмо, дерзкое и полное незаслуженных обид, написал ей один первый чин двора, некто Балашев, чуть ли не на десяти страницах. Я помню, как у дорогой государыни тряслись руки, пока она читала. Видя ее душевную скорбь, мне казалось невозможным, что те, кто наносил оскорбление помазанникам Божиим, могут скрыться от Его карающей руки… И в сотый раз я спрашивала себя: что случилось с петроградским обществом? Заболели ли они все душевно или заразились какой-то эпидемией, свирепствующей в военное время? Трудно разобрать, но факт: все были в ненормальном, возбужденном состоянии.
В начале декабря 1916 года ее величество, чтобы отдохнуть душою, поехала на день в Новгород с двумя великими княжнами и маленькой свитой, где посетила лазареты, монастыри и слушала обедню в Софийском соборе. Помню, что и об этой поездке кричали в Петрограде, что именно, не помню. Бог знает: и это не понравилось! Но в Новгороде огромная толпа народа восторженно встречала ее. При звоне колоколов старинных церквей государыня шествовала, окруженная любящим и ликующим населением, посещая святыни и больных и раненых воинов. До отъезда государыня посетила Юрьев и Десятинный монастыри. В последнем она зашла к старице Марии Михайловне, в ее крошечную келью, где в тяжелых веригах на железной кровати лежала много лет старушка. Когда государыня вошла, старица протянула к ней свои высохшие руки и произнесла: «Вот идет мученица – царица Александра!» Обняла ее и благословила. Слова эти глубоко запали мне в душу. Через несколько дней старица почила.
Через два дня после нашего возвращения из Новгорода, а именно 17 декабря, началась «бескровная революция» убийством Распутина. 16 декабря государыня послала меня к Григорию Ефимовичу отвезти ему икону, привезенную ею из Новгорода. Я не особенно любила ездить в его квартиру, зная, что моя поездка будет лишний раз фальшиво истолкована клеветниками. Оставалось минут пятнадцать, слышала от него, что он собирается очень поздно ехать к Феликсу Юсупову, знакомиться с его женой Ириной Александровной. Хотя я знала, что Распутин часто видался с Феликсом Юсуповым, однако же мне показалось странным, что он едет к ним так поздно, но он ответил мне, что Феликс
