потому что сам еще знал очень мало.
Дело было так.
По обыкновению, я вышел на свою беспредметную охоту вечером 29 декабря.
Я медленно шел, переодетый бродягою, мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в Малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде мастеровых.
Один из них нес узел, а другой ему говорил:
— Наши уже бурили ей. Баба покладистая...
Словно что толкнуло меня.
Я дал им пройти вперед и тотчас пошел за ними следом.
Они шли быстро, видимо, избегая людей, и для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое.
Не долго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил доследить этих людей до конца.
Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти.
Из-под ворот они вышли на двор и пошли в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.
Идти за ними оказалось ненужным риском. Место, куда они направились, я уже знал. Там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.
Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что старался всегда не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что лица пострадавшие выкупали у нее вещи за малую цену.
Ждать мне пришлось недолго.
Минут через 15—20 вышли мои приятели уже без узла.
Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо.
Он выругался и отпихнул меня, но мне было уже довольно для того, чтобы я узнал его в тысячной толпе.
Я перешел на другую сторону и стал следить за ними. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.
Один спросил:
— Ночевать где будешь?
— А в Вяземке, — ответил другой.
— На канаву не пойдешь?
— Не. Там Мишка, ну его! А ты?
— Я тут... с Лукерьей!
Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распростились.
Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.
Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.
Взглянув на меня, она безучастно спросила:
— Чего, милый человек, надо?
Я невольно засмеялся:
— Не узнала?
Она оставила блюдце и всплеснула руками.
— А вот те Христос, не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-Богу, диво!
— За делом к тебе, — сказал я.
Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.
— Что прикажете, ваше благородие?
— У тебя сейчас двое были, вещи продали, — сказал я. — Покажи их!
Она кивнула головою, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его.
Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи.
Это были: довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой!
Чего лучше. Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!
Но следом за этим наступило разочарование.
— Пятерку дала, — пояснила мне равнодушно Никитина, — али краденые?
— Другое-то разве несут к тебе? — сказал я. — Ну, вещи пока что пусть у тебя будут. Только не продавай их, а теперь скажи, кто тебе их принес?
Она подняла голову и спокойно ответила:
— А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
— Может, раньше что приносили?
— Нет! Эти в первый раз.
— А в лицо запомнила?
Она покачала головою.
— И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать!
Я смущенно вздохнул.
— Ну, так пока что хоть вещи побереги!
И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала.
Тем не менее я решился арестовать этих людей и стал их выслеживать.
В это время, пока я выслеживал свою дичь, двое надзирателей Нарвской части арестовали двух человек по подозрению.
4 января 1857 года, вечером, шли они по Обводному каналу и вдруг слышат, как двое мужчин рядят извозчика к Калинкину мосту и говорят ему:
— Только вези нас беспременно через погорелые места!
Слова эти показались полицейским подозрительными, и они арестовали обоих мужчин.
Прач возликовал.
— Самих убийц за ворот ухватили! — говорил он, пыхтя от волнения.
Но мужчины оказались сапожным подмастерьем и сидельцем из лавки, которые ехали к знакомым женщинам.
— А наказывали мы через погорелые места ехать от храбрости. Сказывали, что там опасно, ну а мы как ничего себе... слава Богу... — объяснили они, показывая кулаки, и их отпустили.
Прач выругал надзирателей и надулся, а тут, словно ему в упрек, 7-го числа я арестовал своих молодцов, обвиняя их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой любимским мещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.
Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили. Я занялся проверкою паспортов. Все в порядке.
Вызывали Никитину, и не знаю, боялась ли она вправду, только она не признала ни того, ни другого.
А между тем во мне уверенность, что это именно одни из «душителей», была так крепка, что я передал ее и Келчевскому, и тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло.
Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, и Келчевский также безуспешно разговаривал с ними. Убийства с удушением повторялись.
Я уже падал духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Я уже упоминал выше про шайку грабителей, оперировавшую в это же время в Петербурге.
Она состояла всего из шести человек, и тому же Келчевскому поручено было производить по этому делу дознание.
Я никогда не упускал случая присутствовать при его беседах с преступниками, если у меня выпадало свободное время.
Он, в свою очередь, никогда не
