Как православный человек, Николай долго хранил молитвенную память о страданиях премьера и его семьи. В годовщину трагедии царь отправил премьеру телеграмму: «В этот памятный для Вас день обращаюсь с благодарною молитвою Богу, спасшему вашу жизнь. Да благословит Господь труды ваши успехом и да подаст вам сил и бодрости духа в честном служении России и Мне»[218].
О неослабевающем внимании царя к детям реформатора свидетельствует и следующий забавный случай, произошедший на официальном приеме в Петергофе. Когда придворные лакеи разносили на подносах десерт, Петр Аркадьевич засунул в карман большую конфету в позолоченной бумаге. Царь заметил его жест, улыбнулся и сказал шутя: «Вероятно, это вы припрятали для вашего сына. Так вот, скажите ему, чтобы он конфету не съел, но хранил ее бережно». Как воспоминает счастливый обладатель царского подарка Аркадий Столыпин, «конфета была мне вручена. Два дня я взирал на нее с вожделением. На третий день не выдержал. Встал рано утром и, тихо крадучись, вышел из (Елагинского. – Д.С .) дворца. Стоя меж густых кустов, я съел запретную конфету. Вокруг столетние дубы смотрели как грозные, молчаливые судьи. К счастью, о судьбе конфеты никто меня не спросил. Мое преступление, совершенное в шестилетнем возрасте, осталось незамеченным»[219].
В феврале 1909 г. Петр Аркадьевич тяжело заболел. «Внезапная болезнь Столыпина, – писал тогда имевший доступ к царю генерал А.А. Киреев, – испугала Царское Село[220]. В начале марта 1909 г. П.А. Столыпин заболел вторичным воспалением легких, осложнившимся болезнью сердца. После нескольких напряженных дней опасность миновала. «Болезнь Столыпина теперь проходит, – писал Николай II матери, – но один день она всех встревожила». Царь предложил премьеру отдохнуть в Ливадии, предоставив ему на выбор остановиться или в свитском доме, или на министерской даче[221]. 22 марта Столыпин с семьей уехал в Крым[222].
Столыпин был глубоко тронут заботой государя. «Ваше Величество, – благодарил Петр Аркадьевич. – Я не нахожу слов, чтобы выразить чувства, вызванные во мне милостивым ко мне вниманием Вашего Величества во время моей болезни. Вы знаете, Государь, что я не мастер, да и стесняюсь касаться этих вопросов, но есть вещи, которые не забываются и навсегда незабвенным останется для меня и жены то царственное отношение, которое Ваши Величества так человечески проявили к своему больному слуге. Я молю Бога, чтоб он дал мне силы и возможность не словами, а делом отслужить своему Государю хоть частицу того добра, которое постоянно от него вижу»[223].
Физическое и душевное состояние премьера продолжает и дальше беспокоить государя. В октябре 1909 г. император писал из Ливадии матери: «Столыпин провел здесь три дня и каждый вечер просиживал со мною по два часа. У него отличный вид и весьма бодрое настроение; здесь он хорошо гулял. Теперь он в Петербурге переезжает с Елагина в дом Министерства внутренних дел, так как он считает неудобным оставаться в Зимнем дворце. По-моему, он прав, и для него гораздо удобнее жить в своем доме, а не во дворце»[224].
З0 мая 1910 г., написав премьеру деловую записку, государь сделал приписку «Желаю Вам хорошо отдохнуть и до свидания до Риги». «Все это так естественно, – комментирует царские пожелания историк А.П. Бородин, – по отношению к человеку, которого уважаешь, ценишь, любишь»[225].
Как человек с чуткой совестью, Николай II понимал, что целый букет болезней премьера – результат его жертвенного служения трону и России. За пять лет своего премьерства Столыпин «заработал» больное сердце, склероз сосудов, порок клапана, Брайтову болезнь в почках и плеврит.
В письме к матери Марии Федоровне Николай II охарактеризовал годы совместной работы со Столыпиным как время «исключительного доверия». Действительно, отношения государя со своим премьером выходили за рамки протокола. Одним из показателей открытости была готовность царя делиться с премьером некоторыми, за исключением таинственной болезни наследника, семейными проблемами и секретами. В одном из писем Николай II рассказывает Столыпину о лечении царицы, другой раз на просьбу остерегаться Распутина государь признается: «Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». В устах Николая слово «истерика» – характеристика нервной болезни, а не осуждающая оценка. Царь открывает Столыпину семейную тайну болезни государыни, стремясь вызвать в нем сочувствие к царице[226]. И царь не ошибся. Когда для лечения жены он собирался в сентябре 1909 г. уехать в Италию, Петр Аркадьевич напишет ему такие строки: «Да хранит Вас Всевышний во время пути. Горячо молю об этом Господа Бога. Мы все утешены добрыми вестями о здоровье Ее Императорского Величества»[227]. Через год, когда царь опять повезет супругу в Италию, Столыпин повторит свои пожелания. «Дай Бог, – писал он 26 сентября 1910 г., – чтобы лечение Ее Величества продолжалось так же успешно, как и началось, и помоги Господь Вашим Величествам вернуться на родину благополучно и в добром здравии»[228].
Семья Столыпина была выбрана мишенью террористов не случайно. Их целью было не только убрать премьера, но и нарушить его душевное спокойствие, вызвать в нем колебания и малодушие или, наоборот, побудить к ответной жестокости. Однако боевики просчитались как в отношении Столыпина, так и в отношении царя. Еще в 1905 г. великая княгиня Елизавета Федоровна показала пример христианского отношения к подобным злодействам. После того как ее мужа разорвало бомбой, брошенной революционером Каляевым, она мужественно собственными руками собрала разбросанные взрывом останки супруга, простила убийцу, передала ему в тюрьме Евангелие и икону и долго беседовала с ним, призывая к покаянию. Вместо того чтобы предаваться унынию и отчаянию, она, являя пример всем женам, чьи мужья служат трону, начала активно заниматься делами милосердия, ее жизнь стала радостью и светом для многих нуждающихся и обремененных. В 1918 г. великая княгиня взошла на свою Голгофу, приняв мученическую смерть от большевиков[229].
Это сораспятие Христу явилось последним средством нравственного пробуждения страны. Царь Николай и Столыпин были готовы к такому подвигу. Не только они, но и их семьи понимали, на какой вызов судьбы им придется ответить. Это был их общий путь, на который они вместе решились, принеся на священный алтарь России свое земное счастье и благополучие.
По воспоминаниям очевидцев, после взрыва на даче Столыпин, немного придя в себя, воскликнул: «Это не изменит нашей программы. Мы будем продолжать проведение наших реформ. В этом спасение России»[230]. Еще ранее, в должности губернатора, когда саратовские террористы пригрозили отравить его двухлетнего сына, Столыпин как истинный христианин возложил свою печаль на Бога: «Я буду продолжать свое дело. Да сбудется воля Господня!»[231]
