В интересах всего народа. Критикуя марксистскую теорию государства, он проповедовал постепенное мирное развитие революции и отвергал борьбу.
— Я предлагаю начисто изменить тактику социал-демократии. Доброй воле, откуда бы она ни исходила, мы протянем раскрытую ладонь, злой воле — кулак! — закончил он свою речь.
Против Фольмара и его соглашательских посулов выступил Бебель. Гнев родит борца. Речь его была сокрушительной. Он напомнил, к чему ведет измена марксизму. Она тянет к гибели. Только верность идее и умелая тактика обеспечили отступление реакционеров и отмену страшного закона против социалистов.
Бебеля и Либкнехта, проявивших в этот раз неустрашимость и твердость, поддержал съезд.
Было избрано правление партии, а газета «Вперед» объявлена центральным органом социал-демократии. Порешили собраться на конгресс Интернационала в следующем году.
— Приглашаю вас вместе со мной торжественно провозгласить: да здравствует немецкая, интернациональная, освобождающая народы социальная демократия! — воскликнул, закрывая съезд, председатель.
И трижды зал повторил эти заветные слова и закончил их рабочей «Марсельезой».
Фридрих Энгельс не позволял себе переоценивать достигнутое, чтобы не потерять зоркости и не упустить времени для действия. Для полководца революционных войн, теоретика и стратега все добытое было только захватом маленьких рубежей, подступов.
Удача в Галле его ободрила.
— Всю эту неделю мы были для мировой прессы первой из великих держав, — говорил он друзьям с веселой улыбкой.
Отмена исключительного закона, отставка Бисмарка и перемена в тактике борьбы господствующих классов с пролетариями взбудоражили Германскую социал-демократическую партию. Разбушевались объявлявшие себя «левыми» неоперившиеся болтливые литераторы и студенты. Они бросили обвинение соратникам Бебеля и Либкнехта в том, что те защищают мелкую буржуазию. Когда в своей «Саксонской рабочей газете» они попытались объявить и Энгельса солидарным с их противниками, он воспользовался случаем и выступил против тех, кто безобразно, по его мнению, исказил марксизм. Это была гневная и насмешливая отповедь.
— Пусть же они поймут, что их «академическое образование», требующее к тому же и основательной критической самопроверки, вовсе не дает им офицерского чина с правом на соответствующий пост в партии, что в нашей партии каждый должен начинать службу с рядового, что для занятия ответственных постов в партии недостаточно только литературного таланта и теоретических знаний, даже когда и то и другое бесспорно налицо, но что для этого требуется также хорошее знакомство с условиями партийной борьбы и полное усвоение ее форм, испытанная личная верность и сила характера и, наконец, добровольное включение себя в ряды борцов, одним словом, что им… в общем и целом гораздо больше надо учиться у рабочих, чем рабочим у них.
Энгельс рассмотрел в этих краснобаях чужих людей. Многие из них вскоре, побушевав и навредив, ушли из партии и навсегда порвали с революционными идеями или же скатились к крикливому и губительному анархизму.
В разгар оживленных споров, партийных съездов, счастливого перелома в рабочем движении слегла, занедужив, Елена Демут. Энгельс внезапно понял, что она не просто занемогла, как это бывало нередко. Ленхен умирала. Его неизменный добрый друг, которого он узнал более 40 с лишним лет назад, уходил навсегда.
Энгельс старался владеть собой, чтобы поддержать мужество в заподозрившей опасность Тусси. Врачи, которых он созвал, беспомощно разводили руками.
Грипп, осложненный воспалением легких, столь частые болезни в ноябре, когда над Лондоном повисали убийственные туманы, или что другое? Диагноз уже не имел значения. Больное сердце не боролось за жизнь, оно устало и просилось на полный покой.
Тусси и Энгельс не покидали комнаты Ленхен.
С Ленхен Демут уходили для Энгельса самые счастливые воспоминания, рвалась еще одна цепь, связывавшая его с Марксом. Рушились барьеры. Смерть приблизилась и к нему.
Слезы полились из глаз Энгельса, когда замер последний вздох Елены Демут.
Поздно вечером Энгельс заперся один в своем кабинете.
— Мы прожили с ней в этом доме семь счастливых лет. Мы были с ней последними из старой гвардии, Теперь я снова одинок.
Энгельс отложил письмо к Зорге и погрузился в скорбные раздумья. Видения прошлого надолго захватили его. В Брюсселе он впервые увидел румяную, недоверчиво рассматривавшую его исподлобья молодую деревенскую девушку.
Горе гонит сон. Он вспоминал, как много дала ему дружба Ленхен. В течение долгих лет Маркс, а после его смерти и он могли спокойно работать, не зная житейских треволнений, раздражающих бытовых помех. Неизмеримо добра и сильна была Елена Демут.
В эту ночь, с четвертого на пятое ноября, Энгельс и Тусси так и не сомкнули глаз. Они снова воскресили, чтобы оплакать и почтить, многих дорогих им людей, которых, как и они, горячо любила покойная.
Через три дня раскрылась могила, в которой лежал прах Карла, Женни и их маленького внука. Раскрылась, чтобы принять еще один гроб, как того хотела жена Маркса. Тело Елены Демут погребли рядом с наиболее дорогими ей людьми.
Прежде чем на широких ремнях опустили в землю гроб, к собравшимся у могилы, слегка заикаясь, не скрывая горя, обратился Энгельс:
— Маркс частенько обращался к ней за советом в трудных и запутанных партийных вопросах. Что касается меня, то та работа, которую я оказался в состоянии выполнить после смерти Маркса, проделана была главным образом благодаря тому теплу и помощи, которую она внесла в мой дом, оказав мне честь своим пребыванием в нем после смерти Маркса.
Пока тело дорогого человека еще находилось рядом и похоронная суета отвлекала мысли об утрате и образовавшейся внезапно пустоте, Энгельсу было легче. Но, вернувшись с кладбища, он услышал не ухом, а сердцем ту неповторимую тишину, которая приходит в дом вслед за выносом, и понял, что никогда больше не услышит мягкий, с материнскими требовательными интонациями голос Ленхен. На лестнице не раздастся шлепанье ее туфель, когда на рассвете она начнет спускаться в подвальный этаж, в кухню. Энгельс вспомнил, как заразительно, раскатисто и громко смеялась старушка, радуясь приезду внуков Маркса, Лафаргов или появлению старых соратников Либкнехта и Лесснера,
Энгельс думал о том, что близятся и его сроки. Эти же тяжелые мысли посещали и Тусси. Болезненно свыкаясь со смертью Нимми, она с ужасом думала о том, что может лишиться своего второго отца.
Ее, однако, успокаивало то, каким бодрым, деятельным, моложавым был Генерал. Наклоняясь над ним, когда он сидел в кресле, она громко радовалась тому, что не могла обнаружить седины в его каштановых волосах, хотя борода слегка уже побелела.
