Коленберга не осудили; судя по признанию его ненормальным, он мог быть направлен на «лечение», после чего сгинул. По одному и «в общем порядке» расправились с соратниками «генерала Крымского», приехавшими вместе с ним, и со многими из тех, кто был учеником или просто общался с Яковом Александровичем в Москве. При загадочных обстоятельствах еще в 1928 году скончался в Брюсселе генерал Врангель; в январе 1930-го был похищен чекистами из Парижа генерал Кутепов. Затерялись следы Нины Николаевны Слащовой – Слащовой-Крымской…
Концы в воду.
* * *
«Своего последнего слова Я[ков] А[лександрович] нам так и не сказал, – он унес его с собою в могилу», – писал П. А. Клодт. Но теперь, подводя черту под биографией генерала Слащова и снова и снова задумываясь о загадке ее последнего периода, вернемся к рассуждениям старого командира Финляндцев, в свое время сознательно оборванным нами на полу-фразе: «…Скромная роль “военспеца” едва ли могла его прельщать, он был слишком крупный человек, чтобы соблазниться такой “серой” будущностью. И верится, что у него были другие, более широкие планы, и что эти планы были проникнуты тем же духом героизма, который был ему так свойствен[110]. Он ошибся и заплатил за это своею жизнью. “Несть человека иже не согрешил”, а та кошмарная обстановка, в которой ему приходилось работать, многое может извинить. В славный венок родного полка Я. А. Слащов вплел не мало новых лавров и имел все данные стать “большим человеком”, а может быть и стал бы им еще, если бы услужливая пуля (несомненно чекистского происхождения) не пресекла его короткой бурной жизни».
Так писал человек, знавший Якова Александровича лучше многих; офицеры же, сражавшиеся под началом Слащова в Гражданскую войну, мыслили еще определеннее. «Офицеры эти, – отмечал современник в 1929 году, вскоре после гибели «генерала Крымского», – верят в чистоту намерений и честность Слащова и сейчас; многие из них не верят сведениям о расстреле Слащова большевиками; некоторые и сейчас уверены в том, что Слащов еще сыграет видную роль в освобождении России от красной нечисти!» Подобная уверенность должна была подогреваться опубликованной в парижской газете через неделю после убийства статьей, автор которой интриговал читателя: «Ведь может быть, Слащов и не убит, и это сообщение только очередная провокация!» – и таинственно присовокуплял: «Во всяком случае, о Слащове многого не скажешь…»
Неудачно составленная фраза (наверное, имелось в виду «нельзя многого сказать») подводит нас к ответу на вопрос, почему же, если догадки генерала Клодта были справедливы, в эмиграции не появилось публикаций, «реабилитировавших» покойного Слащова, на котором в глазах многих все-таки оставалось клеймо? Дело в том, что в 1930-е годы еще шла борьба, а открытое признание Якова Александровича «своим» немедленно повлекло бы репрессии против всех, хотя бы соприкасавшихся с генералом в период его жизни в Москве: НКВД, как известно, не утруждал себя поиском основательных обвинений и в более надуманных случаях. А затем события Второй мировой войны и новые перемещения масс русских беженцев совсем отодвинули этот вопрос в тень, – и сегодняшние «побелевшие» авторы с высот своей скороспелой «белизны» небрежно судят «генерала-декадента», «генерала-возвращенца», «авантюриста» и едва ли не «изменника».
Мы тоже слишком долго бродили среди отрывочных свидетельств, зыбких предположений, неподтвержденных догадок. «Унесенное в могилу» последнее слово генерала Слащова-Крымского мучит своей недосказанностью и скорее всего так никогда и не станет с достоверностью известным. Напоследок же приведем написанные в 1930 году слова полковника Лейб-Гвардии Финляндского полка Б. В. Сергеева, чей родной брат и однополчанин остался в России и находился в поле зрения полковника В. В. Жерве, навещавшего, как мы помним, старых Финляндцев (в том числе и Слащова):
«Тревожное положение в России заставило ея нынешних поработителей поспешно разделаться с наиболее активными врагами советов, наиболее вероятными кандидатами в руководители антибольшевистского движения.
В Москве пал от руки убийцы ген[ерал] Слащов, – в Париже похищен ген[ерал] Кутепов…»
И этот вывод человека, который мог быть весьма хорошо информирован, наверное, достоин того, чтобы стать эпитафией генералу Слащову-Крымскому.
Если бы История была справедлива…
А. С. Кручинин
Самостоятельной проблемой становится календарный стиль. В тех случаях, где он специально не оговаривается, мы употребляем «старый» (юлианский) – когда речь идет о событиях дореволюционных и происходивших на Белом Юге (где был принят именно этот календарь) по «врангелевскую эвакуацию» 3 (16) ноября 1920 года включительно; для остальных регионов России и зарубежья, начиная с 1 (14) февраля 1918 года, используется «новый» (григорианский). – А. К.
Формально Главнокомандующим армиями Румынского фронта считался Король Румынии. – Е. К.
Кисмет (тюрк.) – судьба, рок, фатум. – Е. К.
Так в первоисточнике. По изложению Хаджиева получается, что генерал Казанович как бы два раза подходит к телу Корнилова. – Е. К.
Это явная ошибка: французский орден Почетного Легиона носится на ленте красного цвета; зелено-красная ленточка – у французского Военного Креста. – Е. К.
В таком виде текст песни был опубликован ее автором, капитаном А. П. Кривошеевым, в сборнике своих стихотворений, вышедшем в Ростове-на-Дону в 1919 году. Позднее появился вариант: «Русь могучую жалеем, Нам она кумир…» – Е. К.
Все подчеркивания – М. В. Алексеева. – А. К.
Разрядка М. В. Алексеева. – А. К.
Курсив первоисточника. – А. К.
Так в первоисточнике. – А. К.
Разрядка М. В. Алексеева. – А. К.
Ознакомившись позже с этим документом, М. В. Алексеев написал на нем: «Много перепутано из моих слов», – но что́ конкретно, не отметил. В любом случае, общее настроение беседы отчет должен передавать. – А. К.
Подчеркнуто в первоисточнике. – А. К.
