Ознакомительная версия.
Спасение архивов в начале 1918 г. было первым опытом Николаевского в этой весьма своеобразной сфере деятельности. Через пятнадцать лет он займется этим же, но при других обстоятельствах: будет вывозить архивы из нацистской Германии; а еще через семь лет – из оккупированной гитлеровцами Франции. Но об этом речь впереди.
Совместно со Щеголевым Николаевский участвовал в подготовке проекта положения о Главном управлении архивным делом, а с 1919 по начало 1921 г. являлся руководителем Московского историко-революционного архива. Одновременно с сентября 1920 г., когда был создан Государственный архив РСФСР, Николаевский являлся управляющим отделением Госархива (поскольку Московский историко-революционный архив стал считаться отделением Госархива).
Просматривая архивные документы, Николаевский обнаружил как-то ряд новых материалов об Азефе и его службе в Департаменте полиции. Некоторые из них были тогда же им опубликованы. Другие оставались неизданными и были использованы Николаевским значительно позже, когда он работал над биографией Азефа[174].
Для собирания документального материала и комплектации своего архива неугомонный Николаевский выезжал в провинцию – два раза на Кавказ с остановками в Астрахани и других городах и один раз во Владивосток. Во время поездки на Кавказ он позволил себе несколько дней отдохнуть на знаменитом курорте Боржоми, но и здесь остался верен себе – во дворце великого князя Николая Михайловича он нашел отрывки из его дневника, содержавшие, в частности, подробности смерти царя Александра II. В Москву был привезен «целый чемодан» материалов – документы и выписки из них, различные провинциальные издания, газеты и журналы[175].
Но вернемся в 1918 г. В августе по поручению ЦК своей партии Николаевский в качестве уполномоченного РСДРП[176] отправился в Поволжье, на Урал и в Сибирь. Помимо Николаевского в качестве такого же уполномоченного был отправлен в поездку Иван Иванович Ахматов, политические амбиции которого были значительно бо́льшими[177]. В директивных указаниях уполномоченным подчеркивалось, что их целью являлось обследование политического положения на местах, «ознакомление тамошних организаций с позицией Центрального комитета», изучение обстановки и установление связей с единомышленниками.
Николаевский выехал из Москвы в середине месяца, заручившись фиктивными или полуфиктивными документами разного рода. Согласно одним, он являлся уполномоченным Петроградского потребительского общества, направляемым для розыска где-то затерявшихся грузов (эта бумага была получена просто по знакомству – в правлении кооперации «сидели все знакомые – приятели»)[178]. Чуть ли не анекдотом явилось то, что он действительно нашел какой-то груз, принадлежавший этому обществу, смог его получить и продать, а на вырученные деньги как-то существовать. Другие документы скорее неправдами, чем правдами были получены от Главархива и Архива Академии наук. Они удостоверяли, что Борис Голосов (документы были сделаны на эту фамилию) является инспектором Главархива (что соответствовало действительности) и уполномоченным академии (что было весьма сомнительно), направляемым для разбора архивных материалов (что было неправдой).
Николаевский смог перейти линию фронта сравнительно безболезненно в середине сентября 1918 г. (Ахматову это удалось сделать только в начале 1919-го). В то время на огромную территорию России распространялась сначала власть Комитета членов Учредительного собрания (КОМУЧа), образованного в Самаре; затем Директории, созданной в Уфе, и, наконец, адмирала Колчака, стоявшего на более консервативных, чем КОМУЧ и Директория, позициях[179].
Николаевскому и Ахматову выпала довольно деликатная миссия. Дело в том, что курс ЦК их партии состоял в недопустимости участия меньшевиков в местных правительствах. Они должны были фигурировать в качестве «третьей силы», добиваясь прекращения гражданской войны и отстаивая единение всех демократических слоев населения. Но такому наивному и абсолютно бесперспективному политическому курсу далеко не всегда подчинялись не только деятели на местах[180], но и сами члены центрального высшего руководства. В частности, член ЦК меньшевистской партии Иван Михайлович Майский (псевдоним Яна Ляховецкого) не подчинился решению центра, выехал в Самару и с согласия местного областного партийного комитета (последний называл себя Областной комитет РСДРП территории Всероссийского Учредительного собрания) занял пост управляющего ведомством труда (министра труда) в правительстве КОМУЧа.
По словам Николаевского, он был всей душей на стороне КОМУЧа[181], но, подчиняясь партийной дисциплине, обязан был выступать с осуждением самарского эксперимента и КОМУЧа, где доминировали эсеры. Непосредственно стоявшая перед Николаевским задача заключалась в необходимости пробраться в Самару через линию фронта, собрать информацию о положении в регионе, оказавшемся под антибольшевистской властью, и проинформировать местные меньшевистские организации о мнении центральных органов партии.
Николаевский почти беспрепятственно доехал до Нижнего Новгорода, а оттуда до Казани, только что занятой красными. Здесь от местных меньшевиков он получил новые фиктивные документы, с которыми и намеревался перейти саму линию фронта. Это было в те дни и недели, когда под Казанью, занятой антибольшевистскими силами, для штурма города были сконцентрированы части Красной армии; когда, считая, что здесь решается судьба советской власти, в соседний город Свияжск в своем только что образованном личном поезде прибыл для непосредственного руководства военными действиями нарком по военным и морским делам Троцкий[182].
Приключений было много. Во время одного из боев Николаевскому удалось перейти через мост буквально за несколько минут до того, как этот мост был взорван. Затем его чуть было не захватил в плен отряд конных красноармейцев, преследовавший отступавших белых. Николаевский спрятался в крестьянской избе на окраине села, которое обыскивали всадники, искавшие добычу. Не дойдя до дома, где он находился, красноармейцы ускакали, так как в их расположении возникла какая-то тревога. В тот же вечер Николаевский на подводе добрался до ближайшей волжской пристани, где дождался парохода с военным грузом, эвакуированным из Казани, и с трудом уговорил эсеровского комиссара взять его на борт. Так он добрался до расположения частей, верных КОМУЧу, и с их помощью отправился в Симбирск, где выступил на собрании местных меньшевиков, предостерегая их от присоединения к правительству КОМУЧа. Сделав это «доброе дело», он отправился, наконец, в Самару[183].
Приехав в этот мятежный город, Николаевский выяснил, что резолюция о назначении Майского была принята Самарским областным комитетом по инициативе самого Майского, как члена ЦК. Николаевский потребовал от местной организации пересмотреть решение и отозвать Майского с его поста. Однако самарские меньшевики считали линию ЦК непоследовательной, отступающей от принципа непримиримой борьбы против большевистской диктатуры. Переубедить их Николаевский не смог[184], да, видимо, и не слишком старался, понимая в глубине души, что самарцы правы.
Впечатления от своей самарской неудачи Николаевский невольно распространил на самого Майского, прошедшего весьма извилистый политический путь – от правого меньшевика до коммуниста. Впоследствии Майский стал видным советским дипломатом, послом, ученым-историком, академиком, пережившим в последние месяцы жизни Сталина недолгую опалу и даже тюремное заключение. Тем не менее Майский вряд ли заслуживал все те жесткие и ругательные эпитеты, которыми позже наградил его не простивший Майскому самарского «поражения» Николаевский[185].
В сентябре 1918 г. Николаевский участвовал в качестве наблюдателя в состоявшемся в Уфе совещании членов Учредительного собрания[186], на котором как раз и была образована Директория; внимательно следил за развернувшимися там прениями, а затем и за началом работы этого правительственного органа. Согласно документам, Голосов был направлен на Уфимское совещание «для согласования деятельности волжско-уральских и сибирских товарищей с общей линией партии». Николаевский решительно выступил против попытки делегации волжских и уральских меньшевиков объявить себя на Уфимском совещании делегацией ЦК. В условиях Гражданской войны ЦК предоставил областным комитетам полномочия «руководить партией в пределах каждой области». Но получивший слово Голосов, полемизируя с Майским, пытался разъяснить, что местные партийные организации не располагали полномочиями выдвижения Майского на должность министра труда, а полномочия местных комитетов ЦК передавал для проведения партийных директив, а не для их нарушения. Голосов убеждал своих однопартийцев, что те, в частности, нарушили директивы о недопустимости участия в коалициях с «господствующими классами» и о получении вооруженной помощи от иностранных союзников. Он предостерегал против всяких попыток прямой и косвенной поддержки состоявшего из чешских военнопленных (австро-венгерских подданных) Чехословацкого корпуса, восставшего против советской власти из-за отказа советского правительства разрешить корпусу эвакуироваться за границу для участия в войне против Германии и Австро-Венгрии на стороне союзников. По мнению Голосова, поддержка меньшевиками действий Чехословацкого корпуса шла вразрез «с общей линией партии и интересами революции и пролетариата»[187].
Ознакомительная версия.
