Вторую речь он произнес в Чикаго. Тогда, в октябре 1937 года, ФДР с триумфом проехал через весь город, после чего обратился к собравшимся (по приблизительным оценкам его слушали 75 тысяч человек). В целом, эта речь была сильнее речи в Чатоква. В ней президент признавал ухудшение сложившейся ситуации в мире, осуждал господство террора и международного беззакония, которые серьезно угрожали подорвать основы цивилизованного общества. Вот цитата из речи: «Миролюбивые державы должны предпринять согласованные действия с целью изоляции агрессора». Это прозвучало скорее как призыв к действию, однако, когда Рузвельта попросили разъяснить сказанное на последующей пресс — конференции, он дал ряд туманных ответов. Так что и эта речь тоже весьма расплывчата.
Внутренние дела, даже не учитывая провальный законопроект по реформированию Верховного суда, также обстояли не лучшим образом. Осенью 1937 года экономика стала проявлять признаки ухудшения своего здоровья. Октябрь принес с собой «черный вторник» — финансовый крах на Уолл — Стрит; безработица вновь перевалила отметку в 10 миллионов; снизился уровень производства стали (наиболее чуткий показатель того времени); существовала реальная угроза повторения ситуации 1933 года. К весне 1938 года экономический спад почти достиг своего предела. Уинстон Черчилль, который сочетал в себе величие и легковерность по отношению к биржевым дельцам с Уолл — Стрита, оказался в таком же финансовом затруднении, что и в 1929 году. Он выставил на торги свое имение Чартвелл, которое являлось не только его загородным местом для отдыха, но также и основной рабочей базой для его писательских и политических трудов. Имение Черчилля было спасено благодаря помощи некоего миллионера, который заработал состояние на приисках Южной Африки [67].
В 1937–38 гг., однако, Рузвельту приходилось больше беспокоиться из‑за последствий рецессии, чем из‑за ее воздействия на частные капиталы (даже если бы он об этом знал) его будущего военного союзника. Спад в экономике совпал и, в какой‑то степени, спровоцировал наисильнейший спад в его политической карьере за все двенадцать лет его пребывания на посту президента. В основном это было связано с тем, что Рузвельт совершенно не знал, как справляться с повторной вспышкой экономических проблем, которые, по его мнению, он оставил далеко позади в 1933–34 годах. Генри Моргентау, который был не только министром финансов, но и близким другом ФДР в Кабинете министров, практически убедил его в том, что 1937–й — это год, когда необходимо приложить все усилия для сбалансирования бюджета. Тем не менее, совершенно очевидно, что сокращения федеральных расходов были одной из причин рецессии. Рузвельт в течение нескольких месяцев не мог решить в каком из двух совершенно несовместимых направлений следует двигаться. Кроме того, в конце 1937–го его сильно беспокоила челюстная инфекция, которая лишила его привычной энергичности и живости. Вдобавок ко всем неприятностям, ему по — прежнему ощутимо не хватало политического такта, что было ранее замечено в случае с реформой Верховного суда. К весне 1938 года ФДР не только был вынужден пойти на значительные уступки в вопросе о Законе о справедливых стандартах рабочего труда (вопрос заключался в том, что сенаторы и конгрессмены с Юга требовали, чтобы уровень минимальной заработной платы на юге страны был ниже, чем в северных штатах), но и потерпел поражение при попытке провести закон о реорганизации исполнительной власти. В этом он узрел «вторжение на территорию президента». Это также показало, сколько ошибок он допустил в балансе разделения властей. ФДР потерпел фиаско при попытке реорганизовать Верховный суд, поскольку посягнул на территорию судебной власти. Таким образом, Рузвельт спровоцировал образование альянса между исполнительной и законодательной властями. В конечном итоге, именно законопроект Конгресса привел к активной деятельности Суда, направленной на его аннулирование. Но без этого альянса, спланированного заранее, Рузвельт вынужден был с позором ретироваться с территории судебной власти. Он также понял, что способствовал объединению законодательной и исполнительной власти, что, в свою очередь, привело к определенным проблемам. После промежуточных выборов 1938 года в Конгрессе замедлилась прогрессивная законодательная деятельность, что устраивало большую часть демократов Севера, представляющих города, и это оставалось неизменным вплоть до грандиозной победы на выборах Линдона Джонсона в 1964–м, после которой демократическое большинство в Палате представителей увеличилось еще на сорок северян.
Во время курса лечения в Уорм — Спрингс ранней весной, Рузвельт принял решение, что на данном этапе значительная федеральная поддержка в виде усиления покупательной способности необходима американской экономике гораздо больше, чем сбалансированный бюджет. До тех пор он рисковал проявить в делах внутренних такое же бессилие, как и во внешних — будучи проповедником без санкций. Он осуждал «экономических консерваторов», которые «правили бал в правительстве Соединенных Штатов с 1921 по 1933 г.» (Некоторые из тех 1,8 миллионов, потерявших рабочие места осенью 1937 года, были бы рады вернуться в 1921–м.) Как только он принял решение о дефицитном расходовании средств, позиции президента укрепились, и к июню 1938 года он без особого труда провел программу расходов в 3,75 миллиарда долларов. Однако и в его окружении оставались нерешенные проблемы. Моргентау угрожал подать заявление об отставке. Он согласился отказаться от своего решения только после серьезного нажима со стороны ФДР. Моргентау, заявлял президент, «запомнится как министр, который дезертировал во время боя». И даже после этого Моргентау мог бы уйти, если бы не был так тесно и близко связан с Рузвельтом.
То, что Рузвельт решил подключить Гарри Гопкинса для того, чтобы надавить на Моргентау, свидетельствует о серьезном влиянии Гопкинса, которым тот пользовался последующие несколько лет. Гопкинс, который длительное время провел в больнице, восстанавливая пошатнувшееся здоровье, был ярым сторонником и поборником дефицитного финансирования. Он повторял, как заклинание, такие слова: «Мы должны постоянно собирать налоги, постоянно тратить и постоянно избирать». Он стал настолько близким соратником президента (Гопкинс никогда не злоупотреблял этими отношениями) в эти сложные и безнадежные дни 1938 года, что Рузвельт рассматривал его как возможного преемника на выборах 1940 года. В действительности здоровье Гопкинса и, вероятно, его личностные качества, несмотря на то, что он во многом производил яркое впечатление, не позволили бы ему занять этот пост. На этом этапе, когда одна неприятность наслаивалась на другую, вряд ли у Рузвельта возникали мысли об избрании на третий срок (прецедентов не было, но и не было препятствий со стороны закона). Скорее он мог решить пассивно и спокойно отслужить последние два с половиной года до окончания своего срока. Пессимистический настрой Рузвельта усиливался вследствие скандальных и безжалостных слухов, которые циркулировали повсюду и появились даже в печати. Говорилось о том, что все его заявления о ненависти в отношении к высшим слоям общества, чистой воды риторика, не соответствовавшая истине.
Слухи были и относительно невинными, как, например, то, что Рузвельт был самым непопулярным выпускником Гарварда первого десятилетия двадцатого столетия, и гораздо более изощренными. Ему предъявлялись обвинения в том, что он не только страстно желал быть диктатором, но также был клиническим сумасшедшим и, вероятно, болел сифилисом. В эти фантастические домыслы поверили и вполне респектабельные во всех других отношениях люди, что привело к значительной путанице в умах британских и прочих европейских дипломатических наблюдателей в отношении американской политики. Они рассматривали Рузвельта как сильного и уважаемого лидера, который был чуть ли не единственным лучом надежды рушащегося мира. Затем они обнаружили, что ФДР является объектом ненависти, граничащей с презрением, в умах большинства его соплеменников, с которыми им приходилось общаться.
Растерянность перед лицом неприятия высшими слоями общества, однако, настолько противоречила характеру и стилю Рузвельта, что это вряд ли представляло серьезную опасность. В ответ на такие обвинения он приложил максимум усилий в проведении последнего рывка «нового курса», который предполагал значительные реформы в сфере социального обеспечения, вопросах минимальной заработной платы и занятости несовершеннолетних. На политическом фронте его деятельность носила менее благоразумный характер или, уместнее сказать, менее успешный. Его недовольство законодателями — консерваторами от Демократической партии было всецело понятно. Победа ФДР на выборах 1936 года обусловила многократное увеличение числа демократов в Конгрессе, равного которому еще не было в истории США. В Сенате демократы количественно превосходили республиканцев в соотношении 80 к 16, в Палате представителей — 343 к 89. Когда многие из них объединились с республиканцами с целью блокировать основные инициативы, Рузвельт был оскорблен. И, по словам некоего недоброжелательного критика, ФДР решил устранить своих наихудших обидчиков, прибегнув к «мести в стиле школьницы старших классов». Президент изложил свои взгляды, как он полагал, придерживаясь умеренной линии. «Не поймите меня превратно, — несколько оборонительно начал он самый важный отрывок из своей речи. — Я ни в коем случае не указываю на свои предпочтения в праймериз только лишь потому, что кандидат, либеральный по своим взглядам, значительно расходится со мной по всем вопросам. Меня больше волнует общий настрой кандидата в отношении насущных проблем и его внутреннее желание найти практические средства для удовлетворения потребностей нации».
