— Но я так мало о вас знаю!..
— Больше, чем знают они. Сделаете это? А вашей подруге я помогу.
— Конечно сделаю.
— Ну, вот спасибо, желаю вам счастья!!
На этом мы расстались.
Вишневецкий выполнил все свои обещания. Уже на следующий день утром на разводе мне сообщили, что я направлена на другую работу. Никто не знал, на какую именно, где-то в городе.
Мне не хотелось расставаться со своей бригадой, к которой я уже привыкла, и я скорее огорчилась, чем обрадовалась.
Маша и Мария Яновна расцеловали меня и исчезли за воротами в утреннем тумане.
— Иди пока в барак, — сказали мне, — тебе к девяти часам. Отдыхай пока.
Вишневецкий устроил свою землячку в общежитие НКВД.
— Что я здесь должна делать? — спросила я у коменданта. Он почесал затылок.
— Должность новая… С сегодняшнего дня ввели. Наверное, наблюдать за порядком. Ну, мне что-нибудь помочь.
— Уборщицей?
— К нам по субботам и средам приходят две женщины, делают генеральную уборку. Моют полы. А пока — вот огнестрельное оружие, все виды пистолетов в этом шкафу. На ключ. Вот тряпки. Совсем запылились.
Протерев тряпкой не то наган, не то еще что-то, я вдруг вспомнила, что у меня 58-я статья, пункт 8 — террор. На меня напал неудержимый смех.
Комендант посмотрел на меня с улыбкой.
— Хорошо, что такая веселая.
В дверях стоял следователь, довольно полный, лет сорока.
— Ей можно веселиться. Была бы у нее 58-я статья, вряд ли бы смеялась.
— А какая, по-вашему, у меня? 162-я? «Вор в законе»?
Он усмехнулся:
— Нет, конечно. — Он внимательно разглядывал меня. — Халатность, я думаю, или что-то в этом роде.
Я молча закончила перетирать оружие и красиво разложила его в застекленном шкафу.
Несмотря на то, что этот следователь относился ко мне очень тепло, я так и не сказала ему, какая у меня статья: боялась подвести Вишневецкого.
Я вдруг поняла перемену, происшедшую с Вишневецким, — он стал мягче, добрее, отзывчивее. Да, после того, как сам был арестован, перенес следствие, быть может, клевету, приговор к расстрелу. Надеюсь, теперь он будет добрее и человечнее не только к землячке.
С первым пароходом я простилась с друзьями и выехала во Владивосток.
Это было 24 мая. А на другой день в Магадан привезли Маргариту.
В пересыльном лагере на Черной речке я сразу написала письмо маме и Маргарите, где указала, что пока жду этап в Хабаровск. Когда будет — не известно. Очень скоро я получила письмо от Маргариты. Взволнованное, счастливое, полное благодарности.
Она писала, что ее привезли в Магадан 25 мая и доставили прямо к Вишневецкому. Тот тут же вызвал к себе по телефону директора театра.
— Перед вами сидит та балерина, о которой я вам говорил.
— Очень благодарен. Балерин нам не хватает. Она пойдет со мной?
— Комната ей приготовлена?
— Да! Да!
— Последние формальности на сегодня. Он вызвал секретаршу, Маргариту поставили на учет, и она теперь раз в месяц будет отмечаться в НКВД, а в лагерь уже не пойдет. Ее зачислили балериной в труппу оперетты. Дали комнату в доме, где живут артисты.
«Когда я уходила, — писала Маргарита, — начальник всех северо-восточных лагерей сказал мне:
— Счастлив человек, у которого в беде находится друг, который кидается спасать его, совсем не думая о себе.
Это он говорил, Валя, о тебе. И еще мне показалось, что этот властный человек пережил большую беду и у него в тот момент не оказалось ни одного друга, может, только враги…
В театре встретили все меня очень добро, ну не все… многие.
На Черной речке я была два месяца, но писем от Ритоньки больше не получала.
Зимой она перевела моей маме в Саратов немного денег и прислала вместо письма афишу, где упоминалось ее имя.
Больше я никогда о Маргарите ничего не слышала…
Когда я освободилась (это было 1 июня 1946 года) и мы с мужем поселились в Ровенском районе Саратовской области, в глухом селе на границе Казахстана, я написала Маргарите письмо в Магадан. Письмо пришло обратно, так как адресат выбыл.
Тогда я написала директору театра и просила его передать письмо актрисе, дружившей с Турышевой. Я просила ее написать мне о дальнейшей судьбе Маргариты. Объяснила, кто я.
От нее ответ я получила довольно скоро. Она писала, что относилась к Маргарите, как к родной дочери, очень любила ее. Обо мне слышала, как ни странно, не от Маргариты, а от Вишневецкого, который дружил с актерами и рассказал однажды, как я убеждала его спасти Маргариту…
Осенью 1945 года Маргариту Евгеньевну Турышеву по ходатайству Магаданского обкома КПСС реабилитировали. Она тут же собралась и уехала на родину в Свердловск повидать мать. Обещала друзьям писать. Но ни одного письма никто не получил.
Опасаясь, что она заболела в Свердловске, Вишневецкий по просьбе директора театра запросил Свердловск. Оказалось, что, во-первых, Турышева не приезжала ни в Свердловск, ни в Свердловскую область. И во-вторых, мать ее умерла в 1941 году. И ведь какая скрытная: такое горе было, и никому не сказала.
«Странно, что она не написала вам, — удивлялась автор письма, — ведь ваша мама не меняла адрес в Саратове».
Я медленно сложила письмо и вспомнила, что Маргарита еще в ярославской тюрьме говорила мне: «Когда освобожусь — ни за что не вернусь в родной город, где люди знают, что я сидела. Уеду на другой конец России».
Так она и сделала, обрывая все концы, все дружеские связи.
Все же я рада, что облегчила ей последние годы ее заключения. А мне предстояло еще целых пять лет тяжелых страданий…
Когда меня в Саратове привели к какому-то незнакомому следователю, он едва успел заполнить анкету, как сбежались все молодые следователи, которые знали меня в 1937 году и, действительно, помнили хорошо.
Они так бурно мне радовались, а я им, что новый следователь от удивления только пучил глаза.
Они уселись полукружком вокруг меня и расспрашивали, где я была, на каких работах, как себя чувствую. Я им рассказала, как мы рыли траншеи в Магадане для водопровода, стоя по колено в ледяной воде, метр — земля, второй метр — вечная мерзлота. Потом я спросила о судьбе Саши и Константина Ивановича. Оба оказались на Колыме…
«Но это ведь в ведении Вишневецкого, — подумала я, — неужели он не поможет своим бывшим товарищам?» И тут я вспомнила:
— Да, а Вишневецкий шлет вам всем привет! Словно разорвалась бомба. Все ошалело уставились на меня.
— Он с вами вместе ямы копал? — неимоверно фальшивым тоном сожаления спросил один из следователей. Всю жизнь ненавижу фальшь в любом виде!
— Какие ямы?! — вскрикнула я возмущенно. — Он же начальник всех северо-восточных лагерей, понимаете? Я у него на приеме была, просила спасти мою подругу — она просто погибала на лесоповале.
