29 июня. Петров день. Праздник в Павловском. «В части сада, называвшегося Соловей, многие из аллей кончались круглой отгороженной площадкой. На каждой из этих площадок были устроены различные сцены. На одной была сцена из комедии, на другой из балета, на третьей из оперы и т. д. Обойдя все аллеи, дошли до последней, в конце которой находилась хижина, существовавшая с основания Павловска <…>. У входа в последнюю аллею граф Виельгорский, переодетый пустынником, подошел к императору и <…> попросил его взойти к нему в хижину. Император последовал за ним и увидел сзади хижины оркестр, аккомпанировавший хору из всех великих княгинь и княжен, исполнявших из „Люцилии“ <опера Мармонтеля, музыка Гретри>: Нигде так не хорошо, как среди своей семьи. Все было очень хорошо, если не считать, что никогда государь не возвращался к своей семье с чувствами, так мало приличествующими отцу семейства» (Головина. С. 205–206).
Хроника переворотаИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ УЧРЕЖДАЕТ НОВЫЙ КУЛЬТ ПОКЛОНЕНИЯ БОЖЕСТВЕННОЙ МИЛОСТИ,илиАННА ПЕТРОВНА ЛОПУХИНА ЕДЕТ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ«Государь высказывал живейшее нетерпение поскорее отправиться в Петергоф. Сообразно тому, насколько государь находил приятным пребывание в Павловске, придворные определяли степень влияния государыни на своего супруга. К несчастью, государыня схватила трехдневную лихорадку почти в тот момент, когда двор должен был отправиться в Петергоф. Это препятствие страшно раздражило государя, и он готов был думать, что государыня притворилась больной, чтобы помешать ему» (Головина. С. 206).
Между тем государыня написала письмо девице Лопухиной с угрозами. Письмо до адресата не дошло, ибо его принесли государю. – Гнев был велик. – Государыня пыталась остановить его: «Я ограничиваюсь лишь единственною просьбой относиться ко мне вежливо при публике» (Мария Федоровна – Павлу, 13 июля 1798 // Шумигорский 1898. С. 133).
«В ожидании императора были все признаки страсти влюбленного двадцатилетнего юноши. Он сделал великого князя <Александра Павловича> поверенным своих чувств, только и говорил ему, что про Лопухину <…>. – Вообразите, до чего доходит моя страсть, – сказал он однажды своему сыну, – я не могу смотреть на маленького горбуна Лопухина, не испытывая сердцебиения, потому что он носит ту же фамилию, что и она. – Лопухин, о котором идет речь, был одним из придворных; он был горбат и приходился дальним родственником м-ль Лопухиной. <…> Как только императрица поправилась, двор поехал в Петергоф» (Головина. С. 206–207).
22 июля. Петергоф. Бал в честь тезоименитства Марии Федоровны: «Государь был в явно дурном настроении <…>. Фрейлина Нелидова казалась мне погруженною в глубочайшую печаль <…>. Бал этот скорее был похож на похороны, и все предсказывали скорую грозу» (Из воспоминаний барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 135).
«25 июля гроза разразилась. Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: – Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына! – Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла. Его Величество прошел к императрице, обошелся с ней грубо, и говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трех часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу, и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но, вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность – довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, – осыпать его упреками. Она указала ему на несправедливость его поведения с столь добродетельной женой и столь достойной императрицей и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу <…>. Далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха, и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до сих пор слушал ее хладнокровно, превратилось в гнев: – Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, – воскликнул он, – но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены, уходите вон! – Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор» (Головкин. С. 183–184).
«Вспомните мою жизнь: не была ли она исключительно посвящена тому, чтобы любить вас? <…> Я не искала ни почестей, ни блеска <…>. Я знаю участь, которая постигнет мое письмо: я жду всего, если Вы только станете выслушивать истолкования г. Кутайсова, вместо того, чтобы верить лишь своему сердцу» (Нелидова – Павлу, 19 августа 1798).
«При чем здесь Кутайсов? <…>. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека. Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы» (Павел – Нелидовой в ответ // Шумигорский 1898. С. 144–146).
Нелидова сказала, что уедет из Петербурга. – «Хорошо же, пускай едет, – ответил Павел, – только она мне за это поплатится» (Из записок барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 144).
5 сентября. Нелидова уезжает в Эстляндию.[20]
6 сентября. Анна Петровна Лопухина назначена камер-фрейлиною, Екатерина Николаевна Лопухина, ее мачеха – статс-дамой, Петр Васильевич Лопухин, ее отец – генерал-прокурором и произведен в действительные тайные советники.
3 октября. Петербург. Дворцовый бал. – Семейство Лопухиных впервые на придворном ужине. – «У нее были красивые глаза, черные брови и такие же волосы, прекрасные зубы и приятный рот, маленький вздернутый нос». Лицо – «с добрым и ласковым выражением. Она действительно была добра и неспособна пожелать или сделать кому-нибудь злое; но она была не очень умна и без всякого воспитания <…>, без всякой грации в манерах <…>. – Ее влияние выражалось только в испрашиваемых ею милостях <…>. Часто она получала от государя прощение невинных, с которыми он жестоко поступил в момент дурного настроения. Она плакала тогда или капризничала и получала таким образом, что она желала. Государыня, из угождения супругу, обходилась с ней очень хорошо; великие княжны <дочери Павла> ухаживали за ней так, что это неприятно было видеть <…>. Император придал своей страсти и всем ее проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший ее <…>. Мадемуазель Лопухина получила Мальтийский орден, это была единственная женщина, которой была предоставлена эта милость <…>. Имя Анны, в котором открыли мистический смысл Божественной милости,[21] стало девизом государя <…>. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, стал излюбленным цветом государя, а следовательно, и двора. <…> Государь подарил Лопухиной огромный дом на Дворцовой набережной. Он ездил к ней ежедневно два раза в карете, украшенной только Мальтийским крестом и запряженной парой лошадей, в сопровождении лакея, одетого в малиновую ливрею. Он считался в этом экипаже инкогнито, но в действительности всем было известно, что это едет государь <…>. Балы давались часто, чтобы удовлетворить страсть к танцам мадемуазель Лопухиной. Она любила вальсировать, и этот невинный танец, запрещенный до сего времени как неприличный, был введен при дворе. Придворный костюм мешал танцевать Лопухиной <…>, и появился приказ, чтобы дамы в выборе костюма руководились только своим личным вкусом <…>, приказ, которому вся молодежь подчинялась с самым большим удовольствием» (Головина. С. 214, 211–212).
