в сталинградском небе. Хотя у нас были глубокие окопы, артобстрел и бомбёжка нанесли нам потери в живой силе. На оборону мобилизовали всех, кто мог держать оружие.
Потом немцы предприняли атаку. Мы ответили дружным огнём. Атаку отбили. Последовала новая атака. Отбивая её, применили не только оружие, но и гранаты, и враг снова сник. Командир батальона скомандовал: "В атаку!", но вражеский огонь был настолько плотен, что никто не отважился оставить окопы. Здесь придётся сделать отступление в изложении.
Солдаты отказывались подниматься в атаку ещё и потому, что понимали бессмысленность, и даже вред, таких атак: опрокинуть немцев сил у нас нет, то есть, наши позиции останутся прежними, а потери в людях мы понесём. К сожалению, тактика, предусматривающая такие атаки, сохранялась до середины 1943 года.
Как первый пример ведения войны по-новому, запомнились бои, в результате которых был взят Севск, в августе или начале сентября 1943 года. Дивизия, разумеется, не только она, подошла к городу и заняла оборону, старались укрепить позиции как можно надёжнее. И никаких атак с нашей стороны не было. А между тем чувствовалось, что сюда прибывают и прибывают силы… Немцы как-то пытались атаковать наши позиции – мы дали отпор, противник понёс существенные потери в людях. А к нам силы всё прибывали и прибывали… И вот в один прекрасный день, утром, вся поверхность земли окрест, кажется, стала извергать артиллерийские снаряды. Ничего подобного раньше видеть не приходилось. Артподготовка кончилась – всё небо усеяли наши самолёты, сбрасывая бомбы на вражеские позиции. Когда они отбомбились, пошла вперёд пехота. И Севск был взят с небольшими людскими потерями. Последовал мощный рывок вперёд.
Вернёмся в Сталинград… Около середины дня меня ранило осколком в правую ногу повыше колена. Увидев кровь, я на мгновение потерял сознание, но, напрягши волю, сумел выйти из обморочного состояния. После перевязки мы вдвоём с другом доползли с передышками до командного пункта полка в небольшом углублении недалеко от берега Волги. Здесь же, пониже, находилась санрота.
Из рассказов однополчан позже я узнал следующее. Вражеские атаки не прекращались. Смертельно был ранен комиссар полка. Его перенесли в блиндаж. Немцы продвигались вперёд. Подходы к блиндажу стали простреливаться врагом. Были три пытки вынести тело комиссара, но все они кончились трагически.
Бойцов становилось всё меньше, сдерживать врага было всё труднее и труднее, отходили к Волге и влево (если стоять спиной к Волге): нашим соседом слева была 13-я Гвардейская дивизия генерала А. И. РОДИМЦЕВА.
С наступлением темноты бой прекратился.
Собралось нас внизу на берегу Волги человек двадцать, некоторые ранены. Что стало с тяжелоранеными, мне неизвестно. Из офицерского состава остался только старший лейтенант ЛАЗАРЕВ, работник штаба полка. Он и организовал сбор оставшихся, а потом повёл нас на переправу 62-й Армии. По какой-то причине мы остановились на командном пункте 13-й дивизии. Там пытались нас задержать и поставить на оборону, поскольку положение 13-й дивизии осложнилось: правый фланг оголился. Однако Лазарев отклонил предложение – возможно, он имел указания от вышестоящего командования – и повёл нас на указанную выше переправу, которая находилась в трёх-четырёх километрах вниз по Волге. Путь к ней мне был хорошо знаком: не раз по ночам приходилось ходить туда за боеприпасами – таскали их на горбу. И сейчас, как и в прошлые походы, на берегу видны следы дневных бомбардировок: разрушенные сооружения, какие-то горевшие предметы, неубранные убитые, тлевший труп человека.
На переправе нам какое-то время пришлось ждать катера. Одеты мы были по-летнему – в гимнастерках. А ночь выдалась холодная. Уже на берегу мы стали зябнуть. Подошёл катер, и мы расположились на металлической палубе. Пересечь Волгу – размышлял я – потребуются минуты, так что скоро мы окажемся в помещении и согреемся. Однако минут через двадцать я понял, что катер идёт куда-то вверх по Волге. Я уже дрожал от холода. А потом охватила тревога: я замёрзну здесь, на палубе. Давало о себе знать утомление и нервное напряжение. Дальше я то впадал в забытье, то сознание прояснялось.
Часа через полтора или два катер подошёл к какому-то берегу; кругом темно. Я закоченел и никак не могу подняться, раненая нога разболелась. Меня подняли двое солдат, перевели по зыбучему мостику и посадили на землю. Снова мрачная мысль: замёрзну. Потом опять те двое взяли меня под руки и провели в помещение, неярко освещенное. Я почувствовал тепло, а когда осмотрелся, то понял, что попал в землянку – огромную, тёплую, с нарами, застланными толстым слоем соломы. Стало ясно, что опасность миновала. Забрался на нары в солому и заснул как убитый.
Разбудили меня санитары часов в десять на другой день. От них я узнал, что катер вёз нас вверх по Волге до Ахтубы, да по ней прошёл ещё километров двадцать.
Был врачебный осмотр. Рана у меня оказалась не такой серьезной, как мне представлялось.
Остатки 37-й Гвардейской стрелковой дивизии находились на левом берегу Волги, около Красной слободы, до конца декабря 1942 года. Возможно, считались резервом на случай осложнения обстановки в Сталинграде. Лишь в конце декабря мы пошли на ближайшую станцию и по железной дороге отправились в г. Балашов Саратовской области на формирование. Для нас сталинградская эпопея закончилась. А потом ещё долго являлась во снах, в частых воспоминаниях.
С донесением в Бычки
В Балашове дивизию пополнили, мы отдохнули, получили новое обмундирование. В начале февраля 1943 г. по железной дороге поехали на фронт. Выгрузились в Ельце и сразу же своим ходом двинулись на Ливны. Боёв здесь не было, кто-то до нас освободил эти места. Когда Ливны остались позади, начались бои, причём противник не выдерживал нашего натиска и отступал, так что мы довольно быстро продвигались на запад. Освободили в Курской области Фатеж, Пальцево, Дерюгино, Бычки, прошли лес за Бычками и остановились надолго: иссякли силы.
Февраль выдался ветреным, снежным, дороги заносило, и хозяйственные службы отставали. Солдатам долго не меняли бельё, не было бани. У нас завелись вши и очень беспокоили, а средств борьбы с ними не было. Оставалось одно: мы углубляемся в лес, разводим костёр, снимаем бельё и прожариваем его над огнём. Но пламя колеблется, то ниспадает, то поднимается и не столько уничтожает зловредных насекомых, сколько прожигает ткань. Появились даже единичные случаи заболевания тифом: в подразделении от тифа умер боец СЕДЛЯР. Тогда все зашевелились: появились машины «вошебойки», в которых прожаривали одежду, для нас стали регулярно устраивать баню и менять бельё. И вшей победили.
Так вот, когда «вошебоек» и прочего ещё было, послали меня с пакетом к командиру
