о Роберто в «Иль пополо д’Италия». В ней он писал, что Роберто «принес себя в жертву нашей родине (…) В нем были та воля и та отвага, которые возможны только при величайшей любви к отечеству» [131]. И хотя скорбь Муссолини была искренней, он сразу уловил, что в истории Роберто есть все, что нужно для будущей легенды, а эта легенда поможет ему вернуться на политическую арену, с которой его сбросила социалистическая партия. И он с новыми силами повел борьбу с пацифистами, включая Папу Римского Бенедикта XV [132], призывавшего заключить сепаратный мир с немцами и австрийцами. В той же статье о Роберто Муссолини выступал в поддержку милитаристской политики правительства, требовал закрыть все социалистические газеты. «Политическая свобода хороша для мирного, а не для военного времени, когда она служит лишь оправданием измены», — возражал он своим противникам из бывших товарищей по социалистической партии.
Маргарита пробежала глазами по строчкам статьи, пока не дошла до слов: «Маргарита и Чезаре Царфатти не нуждаются в пустых утешениях. Они знали, что такое война, но не остановили сына. В память о Роберто я преклоняю колени перед их страданием и прошу позволить мне как другу разделить с ними боль» [133]. Маргарита заплакала.
Заставить себя сообщить друзьям о гибели Роберто Маргарита не могла. Этим занялась Ада Негри, и семье Царфатти начали поступать соболезнования одно за другим. Старый Маргаритин учитель Антонио Фраделетто написал из Венеции, что гибель Роберто — лишь начало трагедии, ожидающей всю Италию. А Кулишова сказала Турати: «Он же был совсем ребенком, ты помнишь его? Этот мальчик, отдавший жизнь за свой идеал, не может не вызывать восхищения. Пусть это будет для Царфатти хоть каким-то утешением».
Человек, как известно, может пережить все, и постепенно Маргарита взяла себя в руки. Она написала Муссолини благодарственное письмо, которое заканчивалось словами: «Мы стоим плечом к плечу с вами, Муссолини. Сделайте же так — а вам это под силу, — чтобы жертвы оказались не напрасными». Муссолини опубликовал это письмо в газете. Четыре военные облигации, в которые были вложены сбережения Роберто, Маргарита послала в дар батальону альпийских стрелков, а Д’Аннунцио отправила две фотографии Роберто в военной форме и написала: «Друг мой, если бы у вас нашлось хоть немного времени приехать и помочь мне справиться с моим горем (…) Как это несправедливо, что я еще дышу, когда Роберто нет» [134].
Эта мысль продолжала мучить Маргариту. Это она должна была погибнуть, а не Роберто. Она выступила за войну — она и виновата в его гибели. Маргарита рано потеряла мать и отца, тяжело пережила самоубийство сестры, но такого отчаяния она еще никогда не испытывала. У нее есть все, о чем только можно мечтать, но зачем ей все это нужно, если война исковеркала всю ее жизнь. Стараясь унять боль, Маргарита писала стихи, которые позднее собрала в сборник «Живые и мертвые». А в свои день рождения она заперлась в комнате и никого не пускала. Только один человек мог понять ее. Он сам не раз видел смерть на войне. Только он и был ей нужен. Только Муссолини.
4 ноября 1918 года на итальянском фронте прекратились военные действия. Война против немцев кончилась победой Антанты. Шестьсот тысяч итальянских солдат пали на полях сражений, и, похоронив мертвых, живые начали праздновать победу. На празднествах в Милане Муссолини был одним из главных ораторов. Он стоял рядом с бронзовыми фигурами на гранитном обелиске в память итальянского восстания против австрийцев 1848 года. А в толпе стояла Маргарита. «Бледный, дрожащий, с горящими глазами, Муссолини (…) был трибуном и имел право взывать (…) к памяти своих павших товарищей по оружию» [135], — вспоминала она.
— Посмотрите на этих ребят! — Муссолини обвел рукой солдат в толпе. — Это — святые мученики! Я был с ними в траншеях, я видел их в сражении, они заслужили право требовать, чтобы в Италии разрушили старый порядок и установили новый.
Переждав аплодисменты, под крики «Да здравствует победа!» Муссолини закончил:
— Пока мы проливали кровь, социалисты и священники всаживали нам нож в спину. Но мы победим внутреннего врага, как победили внешнего!
Громче других аплодировали и кричали молодые люди, одетые в необычную военную форму. Какие-то черные фески, черные фуфайки под черными шинелями, черные галуны на брюках, на лацканах шинелей — изображение черного языка пламени. Один из них держал черное знамя с изображением черепа на скрещенных костях с ножом в зубах.
— Пираты! — хихикнул кто-то.
— Анархисты! — прогудел густой мужской голос.
— Да нет, это же «смельчаки», — уверенно сказал третий.
В самом деле это были отчаянные парни, прозванные «смельчаками», отобранные в специальные отряды итальянской армии для особых операций и обученные нападать на противника с гранатой в каждой руке и с ножом в зубах.
«Смельчаки» с первого взгляда понравились Муссолини. Какая форма! Какая готовность перегрызть глотку всем, кому прикажут! А «смельчаки» сразу признали в Муссолини человека, который отдает приказы. Наутро они пришли в редакцию «Иль пополо д’Италия» и принесли в подарок Муссолини черное знамя. Он повесил его над своим столом.
* * *
В отличие от многих безработных демобилизованных солдат материальное положение Муссолини изменилось к лучшему. За счет чего, было неясно. Многие предполагали, что не только французы, но и хорошо заработавшие на войне итальянские промышленники отблагодарили Муссолини за пропаганду в пользу войны.
Как бы то ни было, Муссолини перевез семью в более просторную квартиру в центре Милана. Там у него и родился третий ребенок, которого назвали Бруно.
Старые знакомые, которые не видели Муссолини с довоенных времен, были поражены переменами в нем. Куда девался робкий, нервозный разнорабочий, которого встретила в Швейцарии Анжелика Балабанова, куда девался «худющий молодой человек», которого увидел на конгрессе социалистической партии Чезаре Царфатти? Вместо него появился широкоплечий, широкогрудый, толстошеий, уверенный в себе и в своих крепких мускулах человек огромной энергии. Наголо бритая голова, «квадратные, перемалывающие челюсти (…) и волчий взгляд» [136], как написал Маринетти, довершали новый облик Муссолини. А его подбородок кто-то назвал «наполеоновским» (эталоном «римского» подбородка он стал позднее). Маргарита постепенно привила сыну кузнеца светские манеры, он избавился от простонародной речи и начал совсем иначе одеваться. Строгие черные костюмы, котелок, серые гетры, которые он считал особым шиком. Подражая Д’Аннунцио, он брал уроки летного дела. Маргарита заботилась и о том, чтобы Муссолини интересовался искусством и литературой, основательно изучал историю Древнего Рима, экономику, философию и, что казалось ей не менее
