Тем не менее, уже в моем присутствии поставив переключатель, вновь отстреляли винтовку как автомат. И я и присутствующие убедились, что ствол действительно быстро нагревается, следовательно, предложение фронта не может быть принято.
Итак, новизны в предложении из войск не было. И я, удостоверившись в этом, не счел нужным докладывать о результатах Верховному Главнокомандующему. Но примерно через полмесяца Сталин сам спросил меня, как обстоит дело с предложением, поступившим с Западного фронта. Я доложил о результатах испытаний, сослался и на то, что все это было проверено еще перед принятием винтовки на вооружение, в предвоенное время. Поэтому, дескать, предложение не представляет интереса.
Сталин, слушая меня, молчал. А потом как бы между прочим спросил:
- А у вас, у военных, как, принято докладывать о выполнении поручений?
Я смутился, но ответил утвердительно.
- Так почему же вы не доложили о выполнении моего поручения? - уже с заметным раздражением поинтересовался Верховный.
Что ответить? Неуверенно сказал, что, мол, посчитал дело маловажным, а у вас, дескать, и без того много забот, не хотелось отнимать зря время... Сталин, нахмурившись, твердо заявил, что впредь не позволит нарушать порядок, установленный в армии, будет требовать доклада об исполнении любого поручения, каким бы мелочным оно ни казалось исполнителю.
Что ж, упрек заслуженный. И я воспринял его со всей серьезностью и больше уже не допускал подобных промахов.
За время войны мною было хорошо усвоено: все, что решил Верховный, никто уже изменить не сможет. Это - закон! Но сказанное совершенно не значит, что со Сталиным нельзя было спорить. Напротив, он обладал завидным терпением, соглашался с разумными доводами. Но это - в стадии обсуждения того или иного вопроса. А когда же по нему уже принималось решение, никакие изменения не допускались.
Кстати, когда Сталин обращался к сидящему (я говорю о нас, военных, бывавших в Ставке), то вставать не следовало. Верховный еще очень не любил, когда говоривший не смотрел ему в глаза. Сам он говорил глуховато, а по телефону - тихо. В этом случае приходилось напрягать все внимание.
Работу в Ставке отличала простота, большая интеллигентность. Никаких показных речей, повышенного тона, все разговоры - вполголоса. Помнится, когда И. В. Сталину было присвоено звание Маршала Советского Союза, его по-прежнему следовало именовать "товарищ Сталин". Он не любил, чтобы перед ним вытягивались в струнку, не терпел строевых подходов и отходов.
При всей своей строгости Сталин иногда давал нам уроки снисходительного отношения к небольшим человеческим слабостям. Особенно мне запомнился такой случай. Как-то раз нас, нескольких военных, в том числе и Н. Н. Воронова, задержали в кабинете Верховного дольше положенного. Сидим, решаем свои вопросы. А тут как раз входит Поскребышев и докладывает, что такой-то генерал (не буду называть его фамилии, но скажу, что тогда он командовал на фронте крупным соединением) прибыл.
- Пусть войдет, - сказал Сталин.
И каково же было наше изумление, когда в кабинет вошел... не совсем твердо державшийся на ногах генерал! Он подошел к столу и, вцепившись руками в его край, смертельно бледный, пробормотал, что явился по приказанию. Мы затаили дыхание. Что-то теперь будет с беднягой! Но Верховный молча поднялся, подошел к генералу и мягко спросил:
- Вы как будто сейчас нездоровы?
- Да, - еле выдавил тот из пересохших губ.
- Ну тогда мы встретимся с вами завтра, - сказал Сталин и отпустил генерала...
Когда тот закрыл за собой дверь, И. В. Сталин заметил, ни к кому, собственно, не обращаясь:
- Товарищ сегодня получил орден за успешно проведенную операцию. Что будет вызван в Ставку, он, естественно, не знал. Ну и отметил на радостях свою награду. Так что особой вины в том, что он явился в таком состоянии, считаю, нет...
Да, таков был он, И. В. Сталин. Это во многом благодаря ему в партийно-политическом и государственном руководстве страной с первого дня войны и до последнего было несокрушимое единство. Слово Верховного (а он же и председатель ГКО, генеральный секретарь ЦК партии) было, повторяю, законом.
Сталин не терпел, когда от него утаивали истинное положение дел. В этой связи мне вспоминается случай, когда я, сам того не желая, подвел наркома танковой промышленности В. А. Малышева. Произошло это в августе 1941 года. В ту пору шло укомплектование вооружением многих заново формировавшихся стрелковых бригад и дивизий. Естественно, в Ставке вскоре возник вопрос о сроках готовности некоторых из них. Его Сталин обратил ко мне. Я доложил, что окончательное обеспечение этих бригад и дивизий вооружением будет закончено лишь через несколько дней, так как промышленность запоздала с подачей передков для 76-мм полковых пушек. Немедленно последовал следующий вопрос: какой наркомат в этом повинен? Пришлось ответить, что наркомат танковой промышленности...
Тотчас же последовал вызов в Ставку Малышева. Ему Сталин учинил очень серьезный разнос. Оказалось, что нарком танковой промышленности перед этим уже доложил, что передки готовы и отправлены по назначению. А выяснилось...
И хотя В. А. Малышев был сам повинен в случившемся, я, честно говоря, чувствовал себя перед ним неловко. Ведь мне и в голову не приходило подвести его. И потом откуда же я знал, что он, как говорится, уже подстраховал себя?
А теперь посмотрим, кто же решал в центре такой острейший вопрос, как обеспечение фронтов вооружением и боеприпасами.
Надо откровенно признать, что в первые два-три месяца войны сколько-нибудь стройной системы в этом деле не было. Оно и понятно. Ведь мы тогда еще не имели достаточного опыта ведения большой войны в современных условиях.
Предвижу возражения читателя: а, дескать, события на Халхин-Голе, Хасане, КВЖД? А освободительные походы в Западную Белоруссию и Западную Украину? Наконец, советско-финляндская война. Да, это все было. Но данные события не требовали, не могли создать по-настоящему сложной и напряженной военной обстановки для нашего государства. Во всех этих случаях в помощь командованию на местах направлялись ответственные представители Наркомата обороны или, как это имело место в период советско-финляндской войны, создавались фронты за счет приграничных военных округов. Кроме того, такие фронты усиливались общевойсковыми соединениями, артиллерией, танками и авиацией, изъятыми из других военных округов. Словом, материально-техническое снабжение действующих войск не требовало в этих случаях особого напряжения ни со стороны государственного аппарата, ни со стороны народа.
Далее. Весь контроль за ходом этих локальных боевых действий осуществлял Генштаб. Он же вносил и соответствующие коррективы в планы командования на местах, утверждая их предварительно в Наркомате обороны. Правительство и И. В. Сталин по мере необходимости заслушивали начальника Генштаба и наркома об обстановке и вносили те или иные коррективы, вплоть до смены командования на месте. При этом, естественно, учитывалось и мнение тех членов Политбюро, которые временно закреплялись за районом боевых действий (так, в период советско-финляндской войны членом Военного совета Северо-Западного фронта был член Политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданов).
