Вампиры в Помпеях – идея великолепная. Есть в этом, пожалуй, некоторый китч, но я читала Готье с большим удовольствием. Еще в те годы я прочла книгу остроумного, но ныне забытого журналиста, Паоло Монелли, “Приключения в I веке” – кажется, так она называлась. Там тоже мир мертвых возвращался к жизни.
Сегодня Помпеи занесены пылью. Пожалуй, мне больше нравится компактный Геркуланум.
Раскопки древнего Геркуланума ведутся в недрах ныне существующего, их можно было бы продолжать, но тогда современный город рухнет. Печально, что новый город выглядит более обшарпанным и запущенным, чем античный, и что снизу, из зоны раскопок, граница видится не слишком четкой.
Виллы Мильо д’Оро тоже поражены подобной эрозией: некоторые отреставрированы и красуются перед наблюдателем во всем своем блеске, другие пребывают в упадке или же пострадали от пожара. Там и тут видны следы прежнего великолепия, маленькие сады, пальмы – печальная память о тех временах, когда здесь был курорт. На сегодняшний день мне требуются особые очки, чтобы разглядеть в Геркулануме и Помпеях не только индустриальные окраины.
Вместе со мной в вагон входит сумасшедший. Он волосат, на нем темно-серое пальто, руки он держит в карманах. Маленький рот плотно сжат и напоминает бутон, и он повторяет все громче и громче:
– Надеюсь, он сойдет с рельс! Все сдохнут, а я не сдохну!
Потом он садится на одно из зеленых грязных сидений, надевает черную шапочку, шерстяную, плотно сидящую на голове.
– Хоть бы он сошел с рельс! Все должны сдохнуть, должны!
Голос становится все тише. Мы, все еще стоя, переглядываемся. Мы – это студентка, едущая из далекого дома в университет, это видно по размеру ее сумки (там у нее учебники, плеер, обед, упаковки платочков, пузырек шампуня), синьора с огромным чемоданом на колесиках, которой ехать дальше, чем нам, ну и я. Сумасшедший успокоился, он тихо бормочет что-то, мы можем сесть.
Мы находимся в одном из поездов до Ночеры-Инферьоре, Ночеры полей, деревьев и земли, о которой рассказывал Доменико Реа.
На протяжении года я каждую неделю ездила в Ночеру.
Мне вспоминается рассказ “Тот, кто видел Куммео”, один из самых красивых у Реа. В Ночере большое количество старинных земледельческих хозяйств, возрожденных к жизни. Здесь заканчиваются обширные городские окрестности Неаполя, начинается переход к Салерно, к другим пейзажам и другой истории.
А поездка до Ночеры в большей степени, чем сама Ночера, помогает понять Неаполь и его истинные корни, изначально – сельскохозяйственные.
* * *
Поезда на Сапри и Потенцу, делающие остановку в Нофи, отправляются с вокзала под открытым небом, с “Наполи Чентрале”. Приходится идти через всю станцию, чтобы добраться до этих поездов: они всегда стоят на крайних путях – двадцатом, двадцать втором и двадцать пятом. Часть их маршрута пролегает по путям метро линии 2, и пассажиры дальних маршрутов смешиваются с пассажирами метро, передвигающимися на короткие расстояния: первые спокойно сидят, в то время как городские жители, словно бескрылые мухи, суетятся, все сметая на своем пути, – и все только ради того, чтобы после сойти в Кавуре, проехав один-единственный перегон. В такие моменты ритмы города и провинции смешиваются, а точнее, сталкиваются и вступают в конфликт.
На этих дальних электричках публика весьма разнообразна, она все время меняется, но народу такое количество, что сесть невозможно. Студенты читают учебники по уголовному судопроизводству и почти никогда не путешествуют дальше Салерно. Кто-то едет на работу: чемоданчики, сотовые, которые теряют сеть через пятнадцать минут, головы падают, и люди засыпают – плащи, арабский разрез глаз, грязные волосы, перхоть, изможденные лица. Главное, что можно сказать о поездах, следующих в Калабрию: в них воняет. Воняет невыносимо, иной раз приходится открывать окна, ржавые, заклинившие, даже если на улице холодно или идет дождь. Воняет затхлостью, спертым воздухом, немытыми ногами, жиром, загаженными туалетами, мочой и потом. Поезд грязен снаружи и мерзок изнутри. Вагоны первого и второго класса не различаются по уровню. Это последние вагоны последних поездов Италии.
Когда наступает время обеда, пассажиры достают свои бутерброды, дорога предстоит долгая, и часто люди начинают есть, пока поезд еще стоит на вокзале, а из окна открывается вид на административный центр.
Служащий железнодорожной компании, чей наряд гармонирует по цвету с зеленой в клетку обивкой старых кресел, судя по выговору авеллинец, недолюбливает неаполитанцев:
– В Калабрии неаполитанцы ведут себя как хозяева… машины ставят, где им вздумается… они все скупили: Скалеа, Сан-Никола…
Он говорит со своим соседом и коллегой, и диалекты постепенно смешиваются, как, впрочем, и во всем поезде: беневентский, торренский, авеллинский… Разные языки и мрачные взгляды – черные, как Везувий, который виден все отчетливее, по мере того как поезд движется вперед.
– Когда мы приедем в Грополи? – спрашивает мальчик у своего папы, без особой надежды, поскольку Агрополи далеко.
Джантурко, ближайший пригород, весь состоит из ящиков и складов.
Огромные ящики привозят из порта, они образуют самостоятельную панораму надписей, словно игрушки огромного ребенка, “лего”, принадлежащий титану: Capital, Oix, Zim, Uasp, China Shipping, Hanjiin, Nedlloyd, GenstarLinea Mexicana, Senator, Cosco… Студентка, едущая в одном со мной вагоне, включает запись университетской лекции. Текст сливается с шумом поезда в монотонное жужжание. За окном проплывают скособоченные сараи, дома-коробки оранжевого, розового, желтого, серого, голубого цвета.
* * *
А вот в Сан-Джованни-а-Тедуччо стены старых особняков несут следы военного времени, штукатурку никто не подновляет, туннели, одинокие сливовые деревья.
Начиная от Пьетрарсы – там оканчивалась первая итальянская железная дорога, существовавшая при Бурбонах, Неаполь – Портичи, – поезд едет вдоль берега моря, в нескольких метрах от его зимних валов. Пейзаж напоминает бурю с картин Тёрнера: вода бьется о скалы из черной лавы, небо сумрачно.
На станции Портичи-Эрколано поезд останавливается над портом, рядом с бело-голубыми лодками: в Торре-дель-Греко меж домов торчат несколько тоскливых пальм. В Санта-Мария-Ла-Бруна на море не видно никаких следов присутствия человека. Лишь сосна, как на открытке, правда слегка пощипанная.
Хотя на горизонте сияет Капри, создается впечатление, что весь Неаполь повернулся к морю спиной: на берегу нет ни одного дома, откуда жители могли бы полюбоваться панорамой.
Всё какие-то задворки, полуразрушенные задние стены закрытых домов, затаивших досаду.
Потом начинаются горы. Когда едешь из Помпей, кажется, будто находишься меж двух орлиных крыльев. Скафати, Ангри и Ночера: вершины нависают над домами и поселками тридцатых годов. А на обратном пути можно сесть в поезд из Салерно: все вагоны новые, зелено-голубые, крашеные сиденья, пластиковые двери цвета мелиссы.
