С изумлением слушал всё это Понятовский, не менее поляка была удивлена и Екатерина, и лишь рябая Елизавета, стоя в уголке комнаты, с обожанием смотрела на своего щупленького, вертлявого кумира. Он казался ей сейчас и выше ростом, и сильнее этих двоих, и великодушнее, и умнее. Она с наслаждением впитывала его слова, заворожённая искренней интонацией и жаром, звучащим в его тираде.
Пётр всё ещё что-то кричал, почти брызгая слюной и любуясь собой, — ему представлялось, что нет никого на свете благороднее и лучше, чем он сам, и глаза Елизаветы, на которую он мельком взглядывал, говорили ему именно об этом.
Великий князь упивался собственным красноречием, собственными чувствами, своим удивительным великодушием и очень нравился сам себе в эту минуту.
Он бросился было исполнить и роль слуги, хотя сам понимал, что это уж чересчур, — позвонил в звонок и на вопрос камердинера приказал тому накрыть для позднего ужина стол прямо в его комнате.
Неловко чувствовала себя Екатерина. Ей казалось, что не стоит так напоказ выставлять свои чувства, не следует так долго разглагольствовать о них, как это делает Пётр; она понимала, как он смешон в глазах Понятовского, да и в её собственных глазах, но унять поток красноречия и великодушных слов она не могла, да и не хотела. Что ж, если это нравится великому князю и если это совпадает с её интересами, можно и не прерывать этот словесный поток и покориться тому, что делает её муж сейчас, и всё-таки острая неприязнь к Елизавете, которая в одну минуту сумела склонить великого князя на эти сумасбродства, ранила её сердце теперь. Как, ничего от Петра не может добиться она, умная и ироничная жена, великая княгиня, а какая-то девица, всего лишь её фрейлина, мгновенно перевернула всю историю и заставила её играть новыми красками! Неумная, толстая, рябая, но пышущая здоровьем и силой молодости! И Екатерина невольно позавидовала той лёгкости, с которой Елизавета могла делать с её мужем всё, что было ей угодно...
Распахнулась дверь, слуги бросились накрывать стол для позднего ужина, и всё это время Пётр не переставал говорить. Волей-неволей приходилось выслушивать это нескончаемое обилие красноречия, и Понятовский непроизвольно переглядывался с Екатериной. И она видела в его глазах то же весёлое удивление и невольное опасение, что великодушие Петра есть только нечто наигранное, могущее смениться другим чувством, столь же мимолётным, как и это. Екатерина за годы своего несчастного брака хорошо изучила Петра, понимала, что за всеми этими словами стоит лишь одно — чувство эгоизма и любования самим собой, и терпеливо сносила бурный поток слов, которыми осыпал их Пётр.
За столом разместились по-родственному: Пётр сидел рядом с Елизаветой напротив Екатерины с Понятовским. И опять за этим поздним ужином говорил почти исключительно один Пётр — он был так упоен собой, своей отвагой и добротой, что не мог говорить ни о чём другом.
— Ну, теперь, я надеюсь, мною довольны, — высказал он наконец свою главную мысль, и жена поняла, что при всём при том Пётр добивается, чтобы Екатерина была им довольна и не обращала внимания на его ухаживания за Елизаветой Воронцовой.
Теперь у Петра были развязаны руки: когда угодно мог он, не скрываясь, призывать к себе свою фаворитку, ездить с нею куда угодно и держать её в своей великокняжеской постели, не боясь, что Екатерина обо всём расскажет императрице, которой Пётр смертельно боялся...
Понятовский только поддакивал Петру и угодливо расхваливал его чувства — как талантлив великий князь, что умеет так расставить своих солдат, какой обладает способностью, чтобы сочинить диспозицию.
И снова взвился Пётр. О, этой способности научился он у своего любимого героя — Фридриха Прусского, с которым Россия имеет несчастье сражаться. А ведь Фридрих — замечательный стратег и тактик, равного ему нет в мире, и он создал свою армию на таких началах, которым должен учиться каждый настоящий монарх.
— Но потерпел же твой любимый Фридрих поражение у Мемеля от неумехи Апраксина, — колко ввернула Екатерина.
— О, это была ошибка, не надо было русским ввязываться в эту войну! — вскричал Пётр. — Если только я стану императором, немедленно эту дурацкую войну...
Он как будто захлебнулся, понял и сам, что говорит уже лишнее и что на этих словах может поймать его Екатерина при разговоре с императрицей.
Но Екатерина как будто не заметила этих слов, она завела разговор о парижских модах, о париках, уродующих мужчин и делающих привлекательными женщин, у которых не хватает собственных волос.
И все за столом принялись превозносить роскошные волосы Екатерины, которые действительно были предметом зависти и легенд при дворе. Екатерина промолчала в ответ на эти комплименты — она привыкла слышать о себе много лестных слов, но всегда знала, где побуждают человека говорить их просто желание подольститься, а где проглядывают искренность и простота.
Понятовский не произносил хвалебных слов, когда они оставались одни, ни жестами и поцелуями умел он выразить своё восхищение. Да и при людях не хотел он выдавать себя многими лестными комплиментами — слишком опаслив был этот польский выскочка, парвеню, и всегда помнил о том, что существует в России страшная Сибирь...
— Нет, — вернулся к своей излюбленной теме Пётр, — всё-таки зря Апраксин поколотил Фридриха у Гросс-Егерсдорфа, это была страшная ошибка. Разве можно нам, мужикам из медвежьей берлоги, состязаться с самой великолепной армией, какая только существует в Европе...
Екатерина пыталась было прервать этот разговор: негоже великому князю, наследнику престола, критиковать действия тётушки, императрицы, да ещё и порицать Апраксина, который бьёт и бьёт любимого Петром Фридриха. Однако она знала и то, что союзники России не поставляют армии продовольствия, что солдаты голодны, разуты и раздеты, и как только они умудряются справиться с хорошо организованной, отлично обученной, сытой и одетой армией Фридриха — остаётся загадкой. Но и она, со своей стороны, была неравнодушна к Фридриху — слишком хорошо помнила, как её мать пыталась интриговать в его пользу, за что и была выслана из России Елизаветой. И Екатерина не препятствовала Петру, когда тот в пьяном виде выдавал все секреты русской армии посланникам иностранных государств, был почти что обыкновенным шпионом — роль эта весьма ему нравилась, а кроме того, позволяла думать, что этим он хоть сколько-то помогает своему кумиру.
Знала она и то, что при всяком удобном случае обрывки разговоров за великокняжеским столом доносят и английскому послу Вильямсу, знала и источник, но большие займы у английского банкира заставляли её держать язык за зубами...
