Роты спешно пополнили. По представлению командира полка стал Иван ефрейтором, должен теперь наставлять молодых, помогать новому отделенному. Внешне он тоже преобразился, остепенился, возмужал. Лицо его давно прожег темный, с краснотой загар, уверенно и цепко глядели серые глаза, отрастил Иван усы, переходили они на щеку широкой полосой. Шел солдату двадцать пятый год…
В 1855 году откомандированные роты и батальоны Тенгинского и Навагинского полков, согласно приказа, наконец, вступили на территорию тогдашнего Владикавказского военного округа.
До Владикавказа около ста верст прошли горной дорогой. Крутые склоны и ущелья этих мест, высокие скалы даже для старослужащих были в диковинку, а молодое пополнение с русских равнин и вовсе приходило в изумление. От края узкой дороги, с которой время от времени срывались в пропасть камни, старались держаться подальше, в особо опасных местах лошадей брали под уздцы.
Когда замечали на крутых склонах овец, что издали виднелись серым горохом, просыпанным на зеленую скатерть лугов, удивлялись, что не скатываются они в ущелье.
Но особо глазеть по сторонам не приходилось – береглись осыпей и других опасных случайностей в незнакомой стороне.
Годом основания Владикавказа считается 1783 год, вырос он на месте осетинского аула Капсай, что означает «Горные ворота», и расположился по обоим берегам Терека на высоте порядка шестисот семидесяти метров над уровнем моря. В то время Владикавказ был крепостью и как бы замыкал вход в ущелье Терека. Поэтому город этот, как начальный пункт на Военно Грузинской дороге, имел стратегическое значение – перекрывал единственный в Закавказье удобный подступ к Тифлису. Неслучайно здесь находились штабы дивизий, бригад и полков войск Кавказского корпуса.
Россия уделяла Владикавказу и Осетии в целом очень серьезное внимание, в частности, большие усилия направлялись на распространение здесь православия. Еще в 1836 году, то есть лет за двадцать до описываемых событий, во Владикавказе открыли духовное училище; в целях просвещения и налаживания более тесных отношений с местным населением делались переводы книг на осетинское наречие с использованием букв «русской гражданской графики».
Пребывание во Владикавказе и вообще на территории Осетии солдаты восприняли как отдых, хотя находиться в казармах, постоянно на глазах у высокого начальства, тоже было не сахар.
Однажды послали Арефьева в Штаб батальона, где у писарей обязали его взять какие-то бумаги да десяток свечей, еще мешок с рогожами на складе и всякой мелочи для ротного начальства.
По такому случаю прихватил он с собой недавнего рекрута из Саратовской губернии, что служил теперь в его же отделении. По дороге обратно повстречался им подполковник Туманов, их командир батальона, а с ним поручик.
Как положено, стал Иван во фрунт, ожидая командира, приложил правую руку к козырьку фуражки, да и молодяге скомандовал тихонько, чтобы отдал честь.
Подполковник почти прошел уж, да вдруг развернулся к солдатам; поручик остановился чуть поодаль. «Что же это, порядка не знаете… Как следует приветствовать офицеров…» – спросил он сердито.
Иван растерялся, потом чуть скосил глаза влево, на своего товарища. Тот, вопреки правил, бросил мешок на землю в грязь, сдернул фуражку с головы. Волосы, то ли от страха, то ли заломленные неудачно надетой фуражкою, торчали рыбьим плавником.
Поручик, глядя на все это и покусывая губы, едва сдерживал смех. А когда подполковник двинулся дальше, смешливый поручик, возрастом не старше Ивана, приказал Арефьеву доложить об этом случае командиру роты и отделенному, а провинившемуся солдату сказал: «Ну и балда же ты, братец».
Пришли в роту, доложил Иван по команде, как офицер велел, а сам со злости треснул напарника, который подвел его, по затылку.
Но на этом дело не закончилось, подполковник был человеком строгим, солдат своих, в том числе Ивана Арефьева, знал в лицо. И 8 марта 1856 года издал приказ по батальону, в нем говорилось: «…Нижние чины, имея в руках или на плечах ношу или же бумаги, при встрече с офицерами снимают фуражки, равно же и папахи, и делают фронт, ротным командирам строго за этим беспорядком следить, чтобы унтер-офицеры и старые солдаты внушали рекрутам, как должны в этом случае поступать. Старые солдаты должны за это отвечать».
Приказ зачитали в ротах, а отделенный приказал Ивану по такому случаю учить молодягу уму разуму, да присматривать за ним.
Выбрал Иван из напиленных бревен одно, длиною в аршин и толщиной вершков пять шесть, приказал неудалому взять его на плечо и идти рядом с собою. Дядька, изображая офицера, двинулся им навстречу, и, когда оставалось между ними шагов десять, дал Иван молодяге команду стать во фрунт.
…Урок повторили раз десять, короткое бревно казалось воспитуемому уже целой лесиною, но усвоил он порядок теперь крепко.
Хотя в приказе никаких фамилий не указывалось, в роте все знали, кто провинившийся. Список с того приказа батальонный писарь отдал Ивану на память, за что стребовал косушку. Долго еще бумага эта лежала в сундучке, а потом куда-то затерялась.
Молодого же, со слов офицера, прозвали Балдою. Впрочем, прозвища имели многие; один солдат, ростом под два аршина и восемь вершков, не попавший в Гвардию, видать, из-за тонкой кости, имел еще и длинную шею, а потому получил прозвище Гусь. Да на такие вещи никто и не обижался, причины обижаться и поважнее бывали.
Приказ по батальону вышел в 1856 году, и только в 1862 году изменили порядок приветствия офицеров нижними чинами, и не зависел он от того, несут солдаты что либо в руках или нет. В приказе по Военному ведомству говорилось: «…с введением в войсках новой шапки всем без исключения нижним чинам отдавать честь старшим, не снимая шапок, а прикладывая руку к козырьку».
Но это еще когда будет, а пока солдат должен помнить твердо, когда снимать головной убор, а когда нет.
В 1856 году Тенгинский и Навагинский полки влились в состав 20-й дивизии, в нее же входили Куринский и Кабардинский пехотные полки, а в 19-ю дивизию – Крымский и Севастопольский.
Для солдат, однако, ничего не изменилось: большинство ротных и батальонных командиров остались прежними, горцы продолжали защищаться, смело и решительно, а русскому человеку куда ни глянь – все те же горы и леса.
В 1857–1858 годах Кавказская война, казалось, действительно шла к концу. Часть полков, в том числе полки и 20-й дивизии, вели боевые действия на северных склонах Кавказских гор, проходили знакомыми лесными просеками и проложенными уже дорогами.
В новых станицах, что вырастали на месте разрушенных аулов или неподалеку от них, ставили деревянные церкви; сюда и ходили солдаты, сами по себе и с командою. Командиры и полковой священник строго следили за посещением нижними чинами церковных служб и соблюдением ими православных обрядов. Примером может служить приказ начальника бригады: «С настоящего Великого поста командирам блюсти строго, чтобы все воинские чины непременно чтобы говели со своими ротами, а бригадному священнику предписываю по окончании Великого поста представить списки поротно всех воинских чинов с их женами, делая отметки против не исполнивших по каким либо Законным причинам».
