Бивак старались разбить на открытом месте, без промедления готовили пищу, как правило, похлебку с овощами, с собою возили ржаные сухари.
Управляясь с таким варевом, поминали солдаты «суп из топора», приговаривали, что с топором-то, пожалуй, наваристей. Да где ж найти бабку, что досыпала бы в котел крупы побольше или еще чего съедобного!
Конечно, когда стояли в крепости, в той же Грозной, было спокойнее, не торопясь ружья и амуницию чистили, одежду чинили, ходили в баню. Оставалось время и посидеть, поговорить; вспоминали убитых товарищей, раненых тож, о всяком вспоминали, всякое случалось… Как-то в одном из аулов попался им дезертир, сбежал он из дивизии еще в 1848 году и все это время жилу горных чеченцев. Пока сидел беглый под караулом, расспрашивал его Иван о житье бытье у басурманов.
Солдат тот рассказал, что сбежал от шпицрутенов – все равно, мол, был бы не жилец. Показывал Ивану нательный крестик – горцы его не отобрали, самого не били, насильно, значит, в свою веру не звали. Совсем уж с трудом верилось, что далеко в горах живут кучно другие беглые солдаты, срубили они деревянную церковь и ходят туда, а горцы тому не препятствуют.
Божился арестант, что чеченский вождь Шамиль за обиду тамошним русским своих строго велел наказывать; а кто из беглых захотел бы жениться на местной, тому тоже запрета нет, только веру надо принять мусульманскую.
Среди тех солдат есть и женатые, живут они теперь по горским законам, и дети ихние бегают по аулу – не отличишь от местных.
Знать, подумал Иван, чеченская и русская кровь не только в бою смешалась. Чудные дела… Выходит, когда подрастут эти ребятишки, если не замиримся к тому времени, вроде как русские в русских палить станут. А их-то дети уж и вовсе не узнают про дедов, что родом были из российских деревень, с Волги да Днепра…
Солдата этого куда-то отправили, и больше Иван таких не встречал.
Если приходилось заходить в замиренные без боя аулы, знал Иван, что и здесь доброго взгляда не жди, но хотя виноватым себя ни в чем не считал, на местных не хмурился и обиды им никакой не чинил.
Приходилось покупать здесь на солдатские деньги хлебные лепешки, овощи, молоко; в жилища при этом солдаты не заходили, ожидали у каменной изгороди, пока вынесут им припасы.
По одному и даже по двое не ходили никогда – мало ли что. Бывало, пропадали солдаты – нет, речь не о тех, кто сам убегал. Разное случалось… Однажды чеченцы двух солдат растяп из того же Тенгинского полка умыкнули. Правда, начальство то ли через армянских купцов, то ли каких других кавказских жителей, выкупило солдат за деньги. Радовались они без меры, когда в полк вернулись, но такие уж были тощие, оборванные да грязные – смотреть страшно. Рассказали, что сидели они в яме, а еду, скорее объедки, проглотить которые можно только с большой голодухи, чеченцы бросали им сверху. Правда, бить не били и кресты нательные им оставили. Вроде бы сам Шамиль, слышал Иван, над пленными издеваться, а тем более убивать их, настрого запретил. Да уж все равно лучше не попадаться…
А пока война снова разгоралась, после 1853 года Шамиль начинает оказывать все более активное противодействие русским войскам.
Потери регулярной армии в Кавказской войне исчислялись не только ранеными и убитыми. В одной из ведомостей того же Тенгинского полка указывалось, что за год «убыло рядовых: от обыкновенных болезней – 74, скоропостижно – 6, от холеры – никто». И такие потери вполне соизмерялись с боевыми.
Лекарства в то время практически не применялись, да их и не было, хорошо, если оставалась возможность содержать больных в относительной чистоте, обеспечить их хорошей питьевой водой и пищей, которая способствовала бы выздоровлению. От холеры, как видно, береглись особо, и это давало свои результаты.
Известно, что хирург Н.И. Пирогов сообщил императору Александру II о плачевном состоянии медицины в войсках, чему он явился свидетелем в период Крымской кампании. В условиях боевых действий катастрофически не хватало лекарств, перевязочных средств, инструментов. Речь напрямую шла о воровстве.
Царь очень возмутился, был искренне огорчен. Можно даже предположить, что вызвал к докладу Военного министра, чиновников от медицины и прочих лиц к этому делу причастных. Но так как причастных оказалось много, сверху до низу, а конкретно виновных ни одного, сделать Император ничего не смог, на том все и кончилось.
Но не только Глава государства знал о творившемся в его армии, а и простые солдаты улавливали, как говорится, причинно-следственную связь между состоянием госпиталей и благосостоянием военных чиновников.
Страшно плохи лазареты, Зато славные кареты у смотрителей.
А спросите у любого, содержанья небольшого:
«Как живете вы…»
«Хотя сами не богаты, на богатых мы женаты, Этим и живем».
Настоящее мученье – только не для всех.
На бумаге все прекрасно, А на деле – так ужасно, хоть не говори.
Грустная, не правда ли, история?
При всем том численность подразделений войск поддерживалась на штатном уровне. Так, в Тенгинском полку число рядовых колебалось от 4300 до 5200 человек, унтер-офицеров было около 450, музыкантов – до 180 человек, а еще нестроевых числом до 300 и денщиков более 100 при 120 офицерах.
Солдатские будни в Кавказской войне складывались не только из походов, боев, рубки леса и тому подобного. Командование, в том числе и на уровне начальников дивизий, проводило регулярные инспекции, уделяя особое внимание состоянию лазаретов, здоровью солдат, внутреннему управлению полков; проводились финансовые проверки, само собой, проверялись оружие и боевой припас.
При осмотре «мундирной одежды» от рядовых требовали не только чистоты и аккуратности, но и знания на память сроков ее ношения, размер денежного содержания солдата, назначаемого казной; нижний чин должен был иметь при себе «арматуру (арматурный список)», где указывались его личные данные: какой губернии, уезда, когда взят рекрутом и когда переведен в полк и т.п.
Мой прадед Иван стоял, как и его товарищи, на вытяжку перед высоким начальством, отвечал на вопросы, предъявлял к осмотру ружье и амуницию, и если все складывалось удачно, то удостаивалсяся похвалы командира роты. А если выходила с его стороны какая промашка, особенно при генеральском смотре, то мог схлопотать наказание, хорошо, если «отеческое». И так и сяк бывало в первые годы службы.
В делах строевой части Штаба 19-й дивизии при представлении «Исторических сведений» отмечается, что батальоны на отдых отводили поочередно – тогда уже в станицах и крепостях, казалось, могли солдаты и офицеры на время забыть о боях, отдохнуть.
Как отдыхал солдат… Да как и в первые месяцы службы: доставал из сундучка (или заплечного мешка, или ранца) уж изрядно потрепанную книжку, в который раз читал и перечитывал – а кто не умел, так слушал – волшебные сказки про животных и людей.
