Темные аллеи. Окаянные дни - Иван Алексеевич Бунин

Стали дымом, стали выше

Облака, – лазурь сквозит

И на шиферные крыши

Голубой водой скользит.

Что с того, что крыши стары

И весенний воздух сыр!

Даже запахом сигары

Снова сладок божий мир.

Ранний, чуть видный рассвет,

Сердце шестнадцати лет.

Сада дремотная мгла

Липовым цветом тепла.

Тих и таинственен дом

С крайним заветным окном.

Штора в окне, а за ней

Солнце вселенной моей.

Смятенье, крик и визг рыбалок

На сальной, радужной волне…

Да, мир живых и зол и жалок,

И в нем порою тяжко мне.

Вот – сколько ярости бессильной,

Чтоб растащить тугой моток

Кишки зеленовато-мыльной,

Что пароходный бросил кок!

Мы рядом шли, но на меня

Уже взглянуть ты не решалась,

И в ветре мартовского дня

Пустая наша речь терялась.

Белели стужей облака

Сквозь сад, где падали капели,

Бледна была твоя щека,

И, как цветы, глаза синели.

Уже полураскрытых уст

Я избегал касаться взглядом,

Но был еще блаженно пуст

Тот дивный мир, где шли мы рядом.

Белые круглятся облака,

Небо в них сгущается, чернея…

Как весной стройна и высока

В этом небе мраморном аллея!

Серый ствол на солнце позлащен,

А вершины встали сизым дымом…

Помню, помню: жаркий день под Римом,

Мраморный апрельский небосклон…

Мы сели у печки в прихожей,

Одни, при угасшем огне,

В старинном заброшенном доме,

В степной и глухой стороне.

Жар в печке угрюмо краснеет,

В холодной прихожей темно,

И сумерки, с ночью мешаясь,

Могильно синеют в окно.

Ночь – долгая, хмурая, волчья,

Кругом всё снега и снега,

А в доме лишь мы да иконы

Да жуткая близость врага.

Презренного, дикого века

Свидетелем быть мне дано,

И в сердце моем так могильно,

Как мерзлое это окно.

Сорвался вихрь, промчал из края в край

По рощам пальм кипящий ливень дымом —

И снова солнце в блеске нестерпимом

Ударило на зелень мокрых вай.

И туча, против солнца смоляная,

Над рощами вздвигалась как стена,

И радуга горит на ней цветная,

Как вход в Эдем роскошна и страшна.

Осенний день. Степь, балка и корыто.

Рогатый вол, большой соловый бык,

Скользнув в грязи и раздвоив копыто,

К воде ноздрями влажными приник:

Сосет и смотрит светлыми глазами,

Закинув хвост на свой костлявый зад,

Как вдоль бугра, в пустой небесный скат,

Бредут хохлы за тяжкими возами.

Щеглы, их звон, стеклянный, неживой,

И клен над облетевшею листвой,

На пустоте лазоревой и чистой,

Уже весь голый, легкий и ветвистый…

О мука мук! Что надо мне, ему,

Щеглам, листве? И разве я пойму,

Зачем я должен радость этой муки,

Вот этот небосклон, и этот звон,

И темный смысл, которым полон он,

    Вместить в созвучия и звуки?

Я должен взять – и, разгадав, отдать,

    Мне кто-то должен сострадать,

Что пригревает солнце низким светом

Меня в саду, просторном и раздетом,

    Что озаряет желтая листва

Ветвистый клен, что я едва-едва,

Бродя в восторге по саду пустому,

Мою тоску даю понять другому…

– Беру большой зубчатый лист с тугим

Пурпурным стеблем, – пусть в моей тетради

Останется хоть память вместе с ним

    Об этом светлом вертограде

С травой, хрустящей белым серебром,

О пустоте, сияющей над кленом

    Безжизненно-лазоревым шатром,

И о щеглах с хрустально-мертвым звоном!

Этой краткой жизни вечным измененьем

Буду неустанно утешаться я, —

Этим ранним солнцем, дымом над селеньем,

В алом парке листьев медленным паденьем

И тобой, знакомая, старая скамья.

Будущим поэтам, для меня безвестным,

Бог оставит тайну – память обо мне:

Стану их мечтами, стану бестелесным,

Смерти недоступным, – призраком чудесным

В этом парке алом, в этой тишине.

Звезда дрожит среди вселенной…

Чьи руки дивные несут

Какой-то влагой драгоценной

Столь переполненный сосуд?

Звездой пылающей, потиром

Земных скорбей, небесных слез

Зачем, о Господи, над миром

Ты бытие мое вознес?

В чаще шорох потаенный,

Дуновение тепла.

Тополь, сверху озаренный,

Перед домом вознесенный,

Весь из жидкого стекла.

В чащу темную глядится

Круг зеркально-золотой.

Тополь льется, серебрится,

Весь трепещет и струится

Стекловидною водой.