Ознакомительная версия.
Данные высказывания Жукова были слишком еретическими, чтобы не вызвать реакции правителей страны. 7 июня 1963 года Президиум – Хрущев, Брежнев, Косыгин, Суслов, Устинов – решил вызвать маршала и пригрозить ему исключением из партии и арестом[890]. В разговоре с Брежневым Жуков не стал отказываться от своих слов, кроме слов о воспоминаниях немецких генералов. Он повторил допрашивавшим его, что, как коммунист, принял решение Октябрьского пленума 1957 года, но не согласен с тем, что его называют авантюристом. «Эта неправдивая оценка до сих пор лежит тяжелым камнем у меня на сердце», – возмущался он. Когда ему напомнили слова, сказанные им о Малиновском, он подтвердил их и добавил, что как человека Малиновского не уважает, что это его личное дело и что никто не может ему запретить иметь собственное мнение. Затем, чтобы избежать всякого рода провокаций, напомнил присутствующим некоторые факты из биографии Малиновского. А затем он вновь заявил о готовности вернуться на службу: «Вот я пять-шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек. Я физически, слава богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что я еще не рехнулся, и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту»[891]. На это члены Президиума ответили, что вопрос его возвращения на службу будет зависеть от его дальнейшего поведения. И разошлись, не приняв в отношении маршала никаких санкций.
Жукову пришлось сражаться и на другом фронте. В начале 1964 года некоторые его бывшие боевые товарищи, руководствуясь собственной неприязнью и подзуживаемые Хрущевым, стали нападать на него в своих статьях и мемуарах. 11 февраля Захаров опубликовал в «Красной звезде» статью «Канны на Днепре», посвященную двадцатилетию Корсунь-Шевченковской операции. В ней он утверждал, что Жуков был не способен координировать действия двух проводивших ее фронтов и за это был отозван в Москву, что является ложью. Через несколько месяцев огонь по маршалу откроют в своих мемуарах Батов, а затем Чуйков. Последний особенно резко критиковал действия Жукова на Одере в феврале 1945 года. Вскоре после этого он вернулся к этой теме на страницах журнала «Новая и новейшая история». Жуков сразу же решил написать статью-опровержение в «Военно-исторический журнал» – самое значительное советское издание, специализирующееся на вопросах военной истории. Главный редактор Павленко заявил о своей готовности опубликовать текст, но, из-за его взрывного содержания, обратился в идеологический отдел ЦК за разрешением на публикацию. Там отказались вынести вопрос на обсуждение секретариата и посоветовали искать другие способы. Павленко обратился к генерал-полковнику Калашнику из ГлавПУРа, который ответил четко и ясно: «Уже заканчивается издание шеститомной истории Великой Отечественной войны, и обходятся без Жукова. И ваш журнал тем более обойдется без него»[892]. Павленко не сдался и обратился к начальнику Генерального штаба Захарову. «Вы главный редактор, у вас есть редколлегия – вот и решайте – заказывать статью или не заказывать». Наконец Павленко решился и попросил Георгия Константиновича написать статью, опровергающую утверждения Чуйкова и доказывающую невозможность взять Берлин в феврале 1945 года. Цензура «Военноисторического журнала» остановила верстку и проинформировала ЦК.
Но у ЦК в тот момент нашлись другие, более важные для него дела: 14 октября 1964 года, на другом Октябрьском пленуме, Хрущев был снят со всех постов и отправлен на пенсию. Новым первым секретарем стал руководитель заговора против него, Леонид Брежнев. Жукову было 68 лет. Он не питал никаких надежд на изменение отношения к нему со стороны Брежнева, помогавшего семь лет назад Хрущеву свалить его. Однако с этого момента его борьба за реабилитацию, за признание его роли в истории Великой Отечественной пойдет в более благоприятных условиях.
Мемуары, ставшие делом государственной важности
16 марта 1965 года Жуков обратился в Президиум с письмом[893], в котором жаловался на дискредитацию и очернение. Встреченный этим письмом прием, не такой плохой, как предполагал маршал, придал ему решительности. Он вновь поднял дело о своей статье в «Военно-историческом журнале». Статья в конце концов была опубликована, но так и неизвестно точно, кто дал главному редактору Павленко зеленый свет на это. Чуйков подал жалобу. Незначительное дело приобрело общенациональный масштаб. Новый начальник ГлавПУРа Епишев пригласил военачальников: Баграмяна, Захарова, Конева, Москаленко, Рокоссовского и Соколовского. Это представительное собрание рассмотрело статьи Жукова и Чуйкова и единогласно высказалось в поддержку точки зрения Жукова. Это совещание, напоминающее средневековые соборы, где обсуждались неясные моменты вероучения, сегодня может показаться смешным, но для этих людей оно имело огромное значение. Все знают, что та война, стоившая чудовищных жертв, была главным делом их жизни, и речь шла не только о дележе лавров.
Вечером 8 мая 1965 года, впервые после октября 1957 года, Жуков появился на официальном мероприятии, посвященном 20-й годовщине Победы. Когда он вошел в кремлевский зал приемов, присутствующие встали и встретили его продолжительными аплодисментами. Потом Брежнев произнес речь («Великая победа советского народа»), в которой воздал умеренную похвалу Сталину. Собравшиеся встретили ее грандиозной овацией. На приеме, после торжественного заседания, множество людей толпилось вокруг Жукова (и Галины), его осыпали комплиментами, просили автографы. Наиболее предупредительными к нему были ас Иван Кожедуб, маршал Баграмян и Константин Симонов.
После этого своего выступления Брежнев больше не упускал случая прославить Великую Отечественную войну, которая, как он почувствовал, составляла самый прочный фундамент советского общества. Пенсии участникам войны были значительно увеличены, празднование Дня Победы приобрело грандиозный размах. Ветеранов стали посылать в школы, чтобы рассказывать подрастающему поколению о значении победы, о жертвах, принесенных ради нее. Он же начал идеологическую битву против «лейтенантской прозы», введенной в литературу молодыми писателями Виктором Некрасовым («В окопах Сталинграда»), Юрием Бондаревым («Батальоны просят огня»), Григорием Баклановым («Пядь земли»). В их произведениях, написанных в период хрущевской «оттепели», война изображалась не как монументальная эпопея, наполненная политическими сущностями, а как серия личных драм. Это видение «снизу» следовало заменить взглядом на войну маршалов и генералов, неизбежно более отстраненным и более холодным. Всем им было разрешено писать мемуары, но под строгим контролем цензуры, чтобы власти были уверены в том, что новый символ веры – решающая роль в достижении Победы принадлежит советскому народу под руководством партии – не будет нарушен. Акцент на роль народа, на его «сплоченность и массовый героизм» имел целью приглушить социальное и экономическое неравенство, неожиданно появившееся в СССР в 1960-х годах. По мнению Суслова, серого кардинала при Брежневе, отвечавшего за идеологию, героический образ Великой Отечественной войны должен прикрыть довоенные преступления режима и помочь забыть о трудностях настоящего времени… «Панорамный и монументальный» образ войны остается актуальным и в современной России[894].
Ознакомительная версия.
