Ознакомительная версия.
Брежнев не решался дать разрешение на публикацию жуковских воспоминаний. 3 марта 1968 года, на заседании Президиума, вновь ставшего политбюро, он заявил: «У нас появилось за последнее время много мемуарной литературы… Освещают, например, Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в архивах, искажают, перевирают эти документы… Где эти люди берут документы? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?» Маршал Гречко, министр обороны, ответил ему: «С архивами мы разберемся и наведем порядок. О мемуарах Жукова мы сейчас пишем свое заключение. Там много ненужного и вредного»[897].
Страницы рукописи бесконечно читались и перечитывались специальной цензурной комиссией. В нее входили многие члены ЦК, работавшие с начальником Института военной истории Жилиным. Доклады, подготовленные тремя отделами ЦК – пропаганды, науки и культуры, – привели к требованию внести в текст многочисленные изменения. Их было несколько тысяч. Министр обороны Гречко и начальник ГлавПУРа Епишев неоднократно лично участвовали в рабочих заседаниях. Согласно одному из докладов, после внесенных в мемуары изменений «значительно полнее раскрыты ленинские принципы строительства Красной Армии. Ярче показана роль военных комиссаров, деятельность партии в области военного строительства после гражданской войны. […] Жизнь армии в предвоенные годы показана в тесной связи с осуществлением ленинской программы построения социализма в СССР, много внимания уделяется работе партии по подготовке командных кадров, развитию военной теории, организации политического и культурного воспитания солдат и матросов. Введена новая глава, раскрывающая содержание важнейших мероприятий партии и правительства по мобилизации материальных ресурсов и всех сил народа для укрепления обороны в 1939 – 41 гг. […] Полнее раскрыты мероприятия партии и правительства по обеспечению победы над гитлеровской Германией. Усилена критика буржуазных концепций Второй мировой войны…»[898].
Последнее препятствие к публикации едва не сорвало все дело: Брежнев непременно хотел, чтобы Жуков упомянул его в мемуарах. Жукову было трудно с этим смириться. Пришлось вмешаться Миркиной и объяснить, что без этой жертвы книга не выйдет в свет. Брежнев, со своей стороны, льстил старому маршалу, его тщеславию. Он наградил его еще одним орденом Ленина, пригласил в феврале 1967 года на празднование Дня Советской армии, а в следующем году вручил орден Октябрьской Революции. В конце концов Жуков смирился, сказав Миркиной: «Умный поймет». Действительно, многие советские читатели улыбнулись, читая, как Жуков, находясь в Новороссийске, хотел посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии полковником Брежневым, «но он как раз находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои»… В конце концов эта история обогатила советский фольклор новыми анекдотами, вроде этого: на заседании Ставки Верховный главнокомандующий Сталин говорит маршалу Жукову: «Товарищ Жуков, прежде чем одобрить ваш план, мне нужно посоветоваться с полковником Брежневым…» Но и этот компромисс не гарантировал согласия Брежнева на публикацию мемуаров Жукова, если бы нового советского лидера не начал шантажировать не слишком щепетильный британский издатель Алек Флегон[899]. Флегон, бежавший на Запад из социалистической Румынии, специализировался на пиратских изданиях советских писателей-диссидентов или имевших проблемы с властями. В частности, он опубликовал произведения двух нобелевских лауреатов, Пастернака и Солженицына, без согласия авторов и не заплатив им ни цента гонорара. 1 июня 1968 года Флегон встретился с секретарем советского посольства в Лондоне и сообщил ему, что в его сейфе находится рукопись мемуаров Жукова, которую заполучил неизвестно каким путем[900]. Он заявил, что готов их опубликовать или продать американцам за миллион долларов[901]. Загнанные в угол, советские власти не имели выбора и 20 июля 1968 года вынуждены были разрешить издание мемуаров в СССР и на Западе. 10 февраля 1969 года из печати вышли первые 100 000 экземпляров жуковских «Воспоминаний и размышлений». В апреле они поступили в продажу и немедленно стали самой популярной книгой о Великой Отечественной войне, отодвинув в тень воспоминания Рокоссовского и Василевского. Первое издание мемуаров Жукова было распродано за несколько месяцев, хотя пресса хранила об их выходе полнейшее молчание.
24 декабря 1967 года умерла Александра Диевна. Эта смерть сильно подействовала на Жукова. Несмотря на скандалы и измены, он сохранил привязанность к бывшей учительнице, встреченной им во время Гражданской войны.
Период борьбы за выход мемуаров стал очень тяжелым для Жукова в личном плане. В начале декабря 1967 года, за несколько дней до смерти Александры, у Галины был диагностирован рак молочной железы. Блохин, лучший специалист того времени, незамедлительно оперировал ее, но он сообщил Жукову, что опухоль уже дала метастазы. Галина, сказал он, проживет не более пяти лет. Через несколько дней у маршала случился инсульт. Он был парализован, почти лишился речи[902]. «В те дни, когда жизнь папы буквально висела на волоске, – пишет Мария Жукова, дочь маршала от последнего брака, – мама решилась на отчаянный шаг… После тяжелейшей операции, оставившей ее, молодую, сорокалетнюю женщину, инвалидом, слабая, бледная, еле-еле держась на ногах, она приехала в больницу к отцу. Собрав последние силы, она хотела показать ему, что с ней уже все в порядке, что она уже почти здорова. Тем самым она страстно желала подбодрить его, вдохнуть в него угасавшую на глазах жизнь. После этого маминого подвига началось папино медленное выздоровление»[903]. Железная воля в последний раз помогла Георгию Константиновичу. Несмотря на страшные боли, он настойчиво заставлял себя заново учиться ходить и говорить. К концу года состояние его улучшилось, хотя он все еще не владел ногами, и речь оставалась невнятной – это сохранится до конца жизни – и головные боли мучили его днем и ночью. Выход книги придал маршалу бодрости. По свидетельству Эллы[904], он ежедневно получал мешки писем от читателей, близкие рассказывали ему, какие огромные очереди выстраивались перед книжными магазинами за его «Воспоминаниями». «Ходить Георгий самостоятельно не мог, – рассказывает его двоюродный брат Михаил Пилихин, – и мы с большим трудом выводили его на веранду. […] Из госпиталя привезли коляску. Мы усаживали Георгия в коляску, а я возил его по саду… […] Через некоторое время Георгий решил не пользоваться коляской, а попросил с ним ходить. Он брался за мою руку своей левой рукой, а в правую брал палку, и так мы с ним стали ходить в саду по три-пять минут. С каждым днем мы прибавляли по одной-две минуты. […] Георгий радовался, что здоровье стало к нему возвращаться, и он сказал мне: „Вот теперь я скоро поправлюсь, и мы с тобой снова будем ездить на рыбалку“. Но этой мечте не суждено было сбыться. Новое несчастье подкосило Георгия Константиновича»[905].
Ознакомительная версия.
