Однажды, кода он вел совещание в своем штабе, в комнату заглянула его секретарша Руфь Бриггс, приятная дама, которая позднее будет баллотироваться в губернаторы Род-Айленда. Смит заорал: "Идите отсюда к черту!" И безо всякой паузы, пока пораженная мисс Бриггс еще не успела убрать свою голову, Смит повернулся к офицерам и заявил: "Вы должны извинить ее, джентльмены. Она идиотка" *34. (После войны Смит какое-то время служил послом в России. Эйзенхауэр заметил, что не одобряет, когда профессиональных военных назначают дипломатами, но затем, вспомнив кремлевских руководителей, которым придется мириться со Смитом и его язвой, он ухмыльнулся и сказал: "Так этим ублюдкам и надо" *35.)
Главная обязанность Смита заключалась в том, чтобы осуществлять связь между начальниками штабов родов войск ОШСС и Эйзенхауэром. Эту обязанность он выполнял без напряжения и суеты. Как сказал Эйзенхауэр своему другу вскоре после приезда Смита, "он прекрасно справляется со своими обязанностями. Я хотел бы иметь десяток таких, как он. Если бы это было так, я мог бы купить себе удочку и каждую неделю писал бы домой, как успешно я веду военную кампанию" *36. У Смита было два заместителя, генерал Альфред Грюнтер, старый друг Эйзенхауэра и один из его лучших партнеров по бриджу, и британский командир бригады Джон Ф. Уайтли; и Грюнтер, и Уайтли остались с Эйзенхауэром до конца войны.
Жизнь Айка была бесконечной цепью переговоров, совещаний, встреч, поездок и инспекций. Он был постоянно в окружении людей. И тем не менее он жаловался Мейми: "У меня очень одинокая жизнь". "Я словно золотая рыбка в аквариуме" *37. У него "нет дома... и нет никаких домашних занятий". В своем гостиничном номере он часто думал: "А почему здесь нет Мейми?" Он писал ей, что скучает без нее, потому что "ты нужна мне даже для успешной работы. И, пожалуйста, береги себя" *38.
Подобно миллионам американцев во время второй мировой войны, Айк решал проблему общения с женой в неопределенно долгий период разлуки — звонить по телефону запрещалось по причине безопасности, работу обсуждать было также нельзя, а все мыслимые способы сказать: "Я люблю тебя" — уже давно были исчерпаны. Или как выразил это сам Айк: "Я беру ручку в руки с чувством: «Что я могу написать, кроме того, что у меня все в порядке и что я люблю тебя, как всегда?»" *39.
Айк написал за войну триста девятнадцать писем (он ненавидел писать и писал только Мейми; как-то, когда он был невероятно занят, он продиктовал письмо, возражения Мейми оказались таковы, что он более никогда не пытался диктовать ей письма). Это любовные письма высокого качества, не в литературном смысле, но в том, что они содержат ободрение, так необходимое в военное время в письмах мужа к жене.
"Не могу тебе передать, как я скучаю без тебя," — писал он, а потом заверял ее, что ее фотография стоит у него на столе, "прямо перед моими глазами". Он говорил, что неотступно думает о ней и хотел бы писать ей чаще, чтобы она знала, что "ты — моя единственная возлюбленная". В день ее сорокашестилетия он писал ей: "Я люблю тебя уже двадцать шесть лет" и "твоя любовь и наш сын — два самых дорогих дара от жизни". Он постоянно беспокоится о ее здоровье и не устает повторять, что хотел бы видеть ее рядом с собой.
Он фантазировал об их совместном трехдневном отдыхе в Майами: "Меня охватывает волнение при одной мысли об этом" — и об их будущем. Он мечтал о том, чтобы выйти на пенсию и жить в сельской местности, где "с парой свиней и курицами мы были бы счастливее пьяниц на винокуренном заводе!.. Я знаю, как бы ни подводило меня перо... ты прочтешь между строк мои мысли о тебе и мое желание жить с тобой в нашем собственном доме".
Многие из тем были общими для всех фронтовиков. Он беспокоился, не слишком ли много Мейми тратит на одежду, достаточно ли денег остается для уплаты налогов. Он напоминает ей, что надо сменить масло в машине и не оставлять ее надолго без использования. Он отмечает быстрый бег времени: "Завтра, 24 сентября, Айки исполнилось бы двадцать пять лет. Невозможно в это поверить, верно? Мы с тобой уже могли быть бабушкой и дедушкой. Как жаль, что это не так! Бог знает, иногда я чувствую себя таким старым, что мог бы быть и прадедушкой".
В письмах часто обсуждался Джон и его успехи в Уэст-Пойнте. "Я с ним связан до боли", — писал Айк 9 августа. Как и все родители, он недоумевал, почему Джон не может писать чаще. "В конце концов, — писал Айк от имени всех отцов, — если бы он, к примеру, с тринадцати лет привык вставать в четыре-пять часов утра и работать под палящим солнцем до девяти вечера, и так изо дня в день, или же работал в зимние холода на улице без перчаток, он, наверное, не считал бы за труд написать отцу письмо!" *40
Многие страницы писем занимали рассказы об общих друзьях. Айк часто вставлял историю о Мики, или Батче, или Тексе Ли. В типичной бездумной для мужчины средних лет манере он, возвратившись в мае из Лондона, с энтузиазмом описал Кей Саммерсби.
Мейми с понятной холодностью встретила сообщение о том, что в жизни ее мужа неожиданно появилась эта симпатичная и молодая женщина. В своем следующем письме Айк заверил ее: "На этот раз в качестве шофера мне дали старого британца. Он человек трезвый и положительный и знает каждый закоулок и каждую щель этой страны". Он никогда более не упоминал Кей или ее работу в качестве секретаря.
Специальной заботой Айка являлось то, что каждый его шаг фиксировался, так что Мейми тем не менее знала все о Кей, которая была одной из самых заметных фигур "семьи Эйзенхауэра". Сплетен о генерале и его бывшем водителе избежать было нельзя. Летом 1942 года эти слухи никакой основы под собой не имели; Кей была помолвлена, Айк и Кей не оставались наедине ни на секунду. Но для тех, кто знал обоих, было ясно, что им нравилась компания друг друга — поговорить, обменяться впечатлениями, посмеяться, — а этого уже было достаточно, чтобы поползли слухи. Видимо, эти сплетни не давали покоя Эйзенхауэру, когда он писал Мейми 27 октября: "Некоторые мне нравились... некоторые интриговали... но я никого не любил и никогда не хотел иной жены".
Хотя работу обсуждать в письмах было нельзя, Айк умудрялся в письмах к Мейми изложить жалобы, которые были понятны только ей. Он не высыпается; слишком много курит; английская пища отвратительна, у него нет времени хотя бы раз пойти в кино. Она была именно тем человеком, кому он мог описать все сложности и превратности своей работы, не боясь показаться хвастливым: "В таком месте командующий... должен быть немного дипломатом... юристом... антрепренером... торговцем... репортером... лжецом (по крайней мере, кое в каких общественных делах)... шарлатаном... актером... Саймоном Лигри... филантропом... и среди прочего... солдатом!" С легкой долей тоски он писал: "Служба в армии ныне — это уже не выкрикивание команд громким голосом". Мейми он мог признаться, что очень рад прошедшему дню, который обошелся "без совещаний": "Я начинаю ненавидеть это слово".
