Но чаще всего в письмах военного времени к Мейми он забывал о войне и на полчаса оставался мысленно только с ней. "Когда я вижу несчастья здесь, — писал он, — я благодарю Бога, что где-то люди могут жить спокойнее... Я хочу, чтобы ты была счастлива, насколько это возможно. И как я хочу, чтобы ты была здесь! Ты и не представляешь, как ты помогала мне в работе в тяжелые дни в Вашингтоне. Я сам этого тогда толком не понимал; по крайней мере, личностью. Но теперь я понимаю, и я тебе очень признателен" *41.
Эйзенхауэр планировал отправиться в Гибралтар 2 ноября, взять на себя командование Гибралтарской скалой, лучшим центром связи в регионе, и отсюда руководить вторжением. 2 ноября полет не состоялся из-за плохой погоды, погода не изменилась и на следующий день; 4 ноября Эйзенхауэр приказал пилоту майору Полу Тиббетсу (его считали лучшим пилотом в ВВС США; позднее он полетит на "Энола Гей" с первой американской атомной бомбой) лететь, невзирая на погоду. Шесть летающих крепостей Б-17 с Эйзенхауэром и почти всем его штабом добрались благополучно, хотя в полете возникли сложности с мотором, с погодой, к тому же их атаковал немецкий истребитель.
После весьма жесткого приземления Эйзенхауэр направился в свою штаб-квартиру, которая располагалась в подземных катакомбах. Кабинеты размещались во влажных пещерах со спертым воздухом. Несмотря на тяжелые условия, Эйзенхауэр испытывал прилив сил, поскольку фактически командовал Гибралтарской скалой, одним из символов Британской империи. "Мне совершенно необходимо иметь внука, — писал он в своем дневнике, — иначе кому же я расскажу об этом, когда в седой старости буду рыбачить где-нибудь на берегу тихой бухты"*42. У него не было времени ликовать или даже просто радоваться. Британские и американские войска под его командованием должны были вторгнуться на нейтральную территорию без объявления войны, без малейшего повода и только с надеждой, но отнюдь не обещанием, что французская колониальная армия встретит их как освободителей, а не агрессоров. Он надеялся, что найдет высокопоставленного французского офицера, готового с ним сотрудничать, но был жестоко разочарован. В гневе он взорвался: "Эти лягушатники думают только о себе!" *43
Пэттон вел за собой силы вторжения, которые погрузились на суда в боевой готовности в Норфолке, штат Виргиния, за тысячи миль от Касабланки, их места назначения, где — будто мало других забот — были самые высокие в мире приливы. Британским силам предстояло проплыть мимо Гибралтара, где их могли атаковать испанцы. Что сделают французы, не знал никто.
Короче говоря, перед Эйзенхауэром, впервые в жизни вступавшим в бой во главе войск, стояли наисложнейшие задачи как военного, так и политического свойства. Его штаб чувствовал себя не менее напряженно и ждал его указаний. Командовать войсками Эйзенхауэр учился несколько десятилетий. Он считал это не искусством, а умением, которому можно научиться. "Управление людьми — это качество, которое можно развить размышлением и практикой," — писал он Джону в Уэст-Пойнт *44. Ему предоставлялся шанс доказать правоту своих слов.
В последующих боях он не только продемонстрировал свои умения, но и извлек для себя новые уроки. Именно в "эти беспокойные часы" в Гибралтаре, как позднее писал он в черновом вступлении к своим воспоминаниям, я избавился от грызущего беспокойства, "потому что впервые осознал, как неизбежно и незаметно уходит напряжение и беспокойство, если командир терпелив, трезв в суждениях и уверен в себе. Давление становится все более чувствительным, поскольку штаб обязан предоставлять командиру сценарии самых опасных возможных событий". Эйзенхауэр почувствовал, что командующий должен "сохранять оптимизм в себе и подчиненных. Без уверенности, бодрости и оптимизма командующего победа едва ли вообще достижима".
Эйзенхауэр также понял, что "оптимизм и пессимизм очень заразительны и лучше всего передаются сверху вниз". Он видел еще два очень важных преимущества жизнерадостности и уверенности командующего: во-первых, "такая привычка минимизирует возможность пасть духом самому человеку". Во-вторых, "она оказывает потрясающее воздействие на всех, с кем командующий вступает в контакт. Осознав это, я твердо решил говорить на людях так, чтобы моя речь всегда отражала твердую уверенность в победе и чтобы пессимизм и отчаяние, которые могут посетить меня, я оставлял для своей подушки. Я взял себе за правило как можно чаще встречаться со своими подчиненными. Я старался всех — от генерала до рядового — ободрить улыбкой, дружеским рукопожатием и искренней заинтересованностью в их проблемах"*45.
И с этого момента до конца жизни он делал все возможное, чтобы за своей широкой ухмылкой спрятать ломоту в костях и невероятную усталость.
Разумеется, искусство Эйзенхауэра управлять людьми включало в себя много больше. Как он писал в другом месте, искусство управления состоит в принятии нужных решений и в убеждении людей, что они хотят эти решения выполнить. Но слова, которые он написал о своем опыте на Скале, слова, которые он, по скромности, не включил в окончательный вариант своих воспоминаний, являются классической формулировкой одного из самых важных аспектов управления и выражены человеком, который знал о предмете чуть ли не больше всех остальных людей.
СЕВЕРНАЯ АФРИКА, СИЦИЛИЯ И ИТАЛИЯ
К громадному огорчению Эйзенхауэра, французы таки оказали сопротивление. Эйзенхауэр совсем не хотел тратить на французов те пули, которые предназначались для немцев. Поэтому он согласился, чтобы Кларк в Алжире вступил в переговоры с французским главнокомандующим адмиралом Жаном Дарланом. Хотя Дарлан был двурушником, известным своим сотрудничеством с Гитлером, он обещал, что французская армия сложит оружие, если Эйзенхауэр сделает его генерал-губернатором Французской Северной Африки. Эйзенхауэр, спешащий в Тунис навстречу немцам и желающий обезопасить тылы, согласился.
13 ноября Эйзенхауэр вылетел из Гибралтара в Алжир, чтобы заключить сделку с Дарланом. Маленький суетливый французский адмирал был счастлив подписать соглашение, обещая "скрупулезно" уважать его и обратить всю мощь французской колониальной армии и флота против немцев *1. Это было важное соглашение с далеко идущими последствиями.
Ирония судьбы такова, что, следуя осторожному курсу заключения соглашения с Дарланом и обеспечения безопасности своих тылов, Эйзенхауэр столкнулся с гораздо более серьезным политическим риском, который едва не стоил ему занимаемого поста.
