только одного, очевидного внешнего впечатления, свидетельствует о том, что Жорж просто умалчивает о неизбежно состоявшемся разговоре с отцом «с глазу на глаз», в котором они обсудили то, что не следовало обсуждать прилюдно даже в семейном кругу.
То же самое можно сказать и о брате. О нём Жорж написал тоже предельно кратко и дал только одну внешнюю характеристику:
«Шая совсем лисый». [200]
Но и с ним тоже наверняка был «приватный разговор». И итоги этих разговоров с отцом и братом во многом были причиной того, что Жорж долго не мог уснуть.
Гораздо подробнее описаны племянницы Гала, Гита, Софа и их мать Мария Петровна Шейнфельд (в семейном общении Муся) – жена Шаи.
«Ей тоже очень тяжело обошлась война» [201]
– немцы расстреляли отца, сестру и братьев. Узнал Жорж и о гибели всех своих родственников в Телеханах.
В тот же вечер произошёл и неприятный конфликт с матерью. Жоржа возмутило материнское отношение к внучке Софе:
«Отношение к ней почти как к падчерице (я не совсем уверен в слове) и тут в первой очереди виновата имено моя мама. Я ей уже сделал замечание, но это конечно мало поможет. Ну это подробно описать нельзя». [202]
Конфликт, очевидно, был следствием каких-то бытовых мелочей, подмеченных Жоржем, а его реакция на них объяснялась неприятием семейного авторитаризма «старшей женщины», от которого страдал и сам Жорж на Большой Ордынке.
Но дома в Москве он должен был смирять свои чувства, а здесь, в колхозе, ему показалось, что он может помочь несправедливо обижаемой племяннице. У матери, конечно, были свои представления о семейной справедливости и свои причины так или иначе воспитывать Софу. И вмешательство Жоржа в этот процесс, тем более в первый же день его приезда, было для неё неприятно. Так что обиделись они оба: Жорж на материнскую «чёрствость» к внучке, мать – на его неуместное вмешательство в дела семейные.
Конечно, и этот конфликт явился вкладом в причины бессонницы Жоржа в первую ночь в деревенском доме…
Но утро вечера мудренее! С утра жизнь пошла своим чередом. Май в деревне – месяц огородных работ. И с утра, пользуясь тем, что Шае и отцу дали отгул в связи с приездом Жоржа, все отправились на огородные работы. Правда, Жорж пробыл там недолго –
«я помогал на огороде, до тех пор, пока всем не стало противно смотреть на мою «московскую» работу и меня не прогнали…». [203]
Конечно, «прогнали» его не потому, что были недовольны помощью, а чтобы дать возможность отдохнуть после изматывающей дороги. Жорж воспользовался случаем и начал писать письмо в Москву. Но, как оказалось, спокойно отдохнуть и без спешки написать письмо не пришлось.
Причина – привезённые из Москвы подарки детям.
«Не могу тебе описать как встретили наши кукли, и т. д. Эти ребята – не Таня [204] – у них почти ничего нет такого, причем в колхозе они считаются самыми богатыми, т. что можешь представить, как остальные ребята – они такого никогда не видили. Сегодня (и вчера вечером) была нескончаемая вереница ребят – осмотреть и поиграть (в основном мальчики) с ними – меня совсем не дают покой – то требует книжку прочесть, то в лото сыграть – все очень удачно, – особенно кукля – я даже жалел, не найдешь минуточку поговорить, всегда кругом какие то ребята. Но это, конечно, временно». [205]
Здесь важны два момента.
Во-первых, то, что хозяйство Абрама Коваля считается в колхозе «самым богатым». Значит, усилиями Абрама, Шаи, Этель и Муси семья добилась признания односельчан.
Семнадцать лет назад Абрам и Этель решили начать новую жизнь в СССР и стали первопроходцами-колонизаторами дикого края. Жизнь там оказалась очень трудной, даже трагической, большинство из тех, с кем они покинули Америку, или вернулись обратно, или нашли более благоприятные места для жизни.
А семья Абрама добилась успеха именно там, где у других ничего не вышло. Это – победа твердости характера, трудолюбия и стойкости семейства Ковалей.
Во-вторых, то детское паломничество за книжками и куклами из Москвы в «самый богатый» дом колхоза показывает, чего недоставало в наполнении этого богатства даже у самых успешных дальневосточных колхозников в 1949 году. А само богатство на тот момент, как свидетельствует Жорж, состояло из:
«4 козлят, 2 поросят, корову, 3 козы, кошка и котёнок (5 недель)». [206]
И ещё в состав этого богатства входил месячного возраста мальчик, которого
«пока называют – «мальчик плачет», – «мальчик, кушать хочет» – и т. д. – Между прочим, парень, кажется, хороший – выглядит здоровый, плотный – плачет, правда, много». [207]
Это первое упоминание Жоржем своего племянника Г. И. Коваля. В этот день Геннадию исполнился ровно месяц и в этом возрасте он ещё не имел даже имени. В дальнейшем судьба распорядилась так, что с 1966 года Геннадий вошёл в семью Жоржа Абрамовича и занял в ней место сына.
Особенно тесными их отношения стали после смерти Людмилы Александровны в 1999 году, когда сыновняя забота Геннадия и членов его семьи стала для Жоржа Абрамовича жизненно необходимой.
Закончил это письмо Жорж с возвращением всего семейства с огородных работ. Наверняка после этого было и застолье, и продолжение разговоров с отцом и братом – им многое нужно было рассказать друг другу…
Следующее письмо датировано 26 маем. И написано оно в ответ на первое письмо от Людмилы Александровны. С момента отъезда прошло 17 дней, Жорж живёт у родителей уже 9 дней, волнуется за состояние дел своей Милы, и каждый день ждёт письма из Москвы.
Все домочадцы видят это, сочувствуют, но не показывают вида, поскольку понимают – тут дело личное:
«Конечно, я не сумел скрыть от ни<х>мое волнение на счет отсутствия писем. Все были очень тактичны: старались не упомянуть письмо. Когда пришло, все обрадовались, говорят: «Ну, Жорж, теперь ты будешь более веселым!». [208]
Причиной задержки письма от Людмилы Александровны, было, судя по всему, то, что она хлопотала об отпуске и путевке в санаторий, но пока безрезультатно. И не хотела расстраивать этим Жоржа.
А колхозная жизнь Жоржа текла своим чередом под аккомпанемент обычной в тех краях погоды – «холодные ветра, дожди». [209]
И «отпускное безделье» наполнялось полезной конкретикой – помощь в посадке огорода, занятия с племянницами, наблюдение за «мальчиком». Дело в том, что Мусю
