С годами он реже стал расслабляться, превратился в трудоголика. Хотя и раньше тоже не ленился. Но проще все было. Репетировали мы часов пять в день и расходились по домам. Что Турецкому еще делать? Концертов нет, офиса нет. А где-то к 2000-му все здорово поменялось, другие площадки, доходы, популярность… Потребовалось новые навыки приобретать. Как говорит сам Миша: не в семье лордов родился.
У него, конечно, специфическое чутье. Бывает, мы с хором что-то делаем, пробуем, а приходит Турецкий и одним движением все поворачивает так, что сразу становится ясно — именно это правильно. Он этим и ценен».
«На самом деле случаются моменты, когда я не знаю, как поступить, и советуюсь с ребятами, — признается Турецкий. — Есть пара человек, которые являются своего рода „профсоюзом“ хора и порой знакомят меня с общим мнением коллектива по какому-то вопросу. Я — реалист и понимаю, что все мы существуем в предлагаемых обстоятельствах. У меня достаточный жизненный опыт, чтобы понять, в какой момент с кем посоветоваться. Для бизнеса и творчества намного лучше, если люди находятся в состоянии удовлетворенности тем, что происходит, нежели в состоянии невроза и ненависти ко мне или друг к другу».
Чем успешнее становился хор, тем властнее делался его руководитель. Когда Турецкий стал совсем знаменитым, его внешний деспотизм принялись обсуждать (иногда зло, без полутонов) многие сторонние наблюдатели. Но изнутри коллектива манеры и поступки шефа смотрятся иначе, и для тех, кто с Михаилом давно — они вполне объяснимы и по-своему органичны.
«Турецкий не простой человек и, конечно, менявшийся с развитием хора, — размышляет Алекс Александров. — Сначала он был просто дирижером, потом стал вожаком и продюсером коллектива, общающимся с состоятельными, известными людьми. Но он не превратился в циника. Напротив, подобных типов он не любит. Миша порой в ссоре, когда ему кажется, что я не прав, может незаслуженно обидеть. Я „пылю“ в ответ, но потом понимаю, что в отличие от каждого из нас у него совсем иное напряжение, связанное с задачей держать весь наш бизнес. При этом, если даже Миша все говорил верно, но в запале высказал что-то обидное, он подойдет и извинится. Зла не держит».
«Пока мы тесно общались, для меня он являлся преданным другом, без „двойного дна“, — говорит Плисс о Турецком. — Помню, когда ребята из хора начали уезжать в Америку, он просто плакал иногда, от того, что теряет таких певцов и друзей. Миша очень неравнодушный человек».
Немстительный, не циничный, преданный, но амбициозный, самолюбивый, вспыльчивый, резкий, все эти разноплановые качества, так или иначе, работали на хормейстерскую мощь Турецкого в начале «нулевых».
За десять лет во главе не маленького мужского коллектива ему удалось укрепить свои командирские способности, не утратив при этом чуткости к подчиненным. Михаил старался выстраивать отношения с солистами так, чтобы «не покупать их преданность и энтузиазм», но чувствовать их доверие.
«Однажды, в 2000 году, в Торонто, прокатчик не рассчитался с нами перед выступлением, — рассказывает Турецкий. — Начал охать-ахать, что, дескать, собирает сейчас деньги, перед вторым отделением отдаст. А интуиция мне подсказывала, что и потом он не рассчитается. Если ты вышел на сцену до того, как получил гонорар, а организаторы концерта не твои хорошие знакомые, значит, деньги тебе уже не заплатят. И вот я стою, думаю, что делать? А в зале две тысячи зрителей. Спрашиваю у Евгения Тулинова: „Женя, за сколько ты работаешь? Каков твой „порог ранимости“, гонорарный минимум за одно выступление?“ Он ответил: „50 долларов“. А я в то время платил солистам 200. Понимал, что могу договориться с ними и за сумму второе, а то и вчетверо меньшую, но у меня была возможность платить им по 200 долларов, и я платил. Мне казалось правильным, чтобы эти люди получали „больше рынка“, то есть выше средней ставки для артистов их амплуа, потому что они доказали свою преданность профессии, оставшись в ней, не уйдя в своей время в коммерцию.
И тогда в Торонто мы, конечно, вышли на сцену, невзирая на обман местного промоутера. Я сам заплатил своим музыкантам по 100 долларов, поскольку мне не заплатили вообще. И я люблю Женю Тулинова за то, что в тот момент он ответил „50“, хотя знал, что я плачу больше и мог бы назвать сумму по максимуму, иначе, мол, петь не пойду. И настроил бы так же остальных ребят. Поэтому я всегда поручаю ему ведение нашей бухгалтерии и никогда не проверяю. Он сейчас сопродюсер „Хора Турецкого“, рассчитывается с аранжировщиками, со студиями. Формально он мне дает какой-то отчет о расходах. Но я его фактически не изучаю — это тулиновская история. Мы 22 года вместе и я считаю, что мне уже не надо его проверять. Если даже он где-то, чего-то „скроит“, это его компромисс с самим собой…»
Тот Турецкий, что сегодня известен всем: преуспевающий, деловой, титулованный, брутальные портреты или нежные семейные фото которого регулярно появляются в глянцевых журналах и десятках газет, «родился», пожалуй, вместе с миллениумом. Он и работать тогда стал смелее, дерзновеннее. К арсеналу до блеска отшлифованных еврейских песен Михаил обильно прибавлял композиции, давно манившие его своим аранжировочным потенциалом. «Еще в институте, слушая, например, арию из вокального цикла „Песни и пляски Смерти“ Мусоргского — „Кончена битва! Я всех победила! Все предо мной вы смирились, бойцы!..“ — я чувствовал, это же чистый хард-рок, и настанет момент, когда я сумею исполнить данное произведение со своей группой именно в таком стиле, — говорит Турецкий. — Тогда я еще не понимал, как конкретно это произойдет, но очень того хотел. В конце концов, у меня появился хор, способный так спеть, а потом и инструментальный бэнд, аккомпанирующий моему хору.
Мне кажется, все развивалось своим чередом, и в моей творческой биографии ежегодно что-то происходило. В ней нет пробелов, пустот. Я каждому музыкальному направлению, жанру уделил достаточно времени. При этом понимал, что революцию в сознании публики будет произвести крайне сложно. Для роста и поддержания нашей популярности необходимо, чтобы такое явление, как crossover-музыка, оставалось массовым, чтобы оно не выпадало из телевизора и радиоэфиров».
Даже без последнего условия проект Турецкого, чуть более десятилетия назад, сумел сделать немало для укрепления своего паблисити. «Начало 2000-х — хорошее для нас время, — вспоминает Михаил. — Мы уже ездили с полистиличной программой не только по еврейским центрам. В том же Нью-Йорке и других крупных городах запросто могли собрать на своих выступлениях залы-трехтысячники. Вокруг нашего коллектива начался и за рубежом, и в России определенный ажиотаж. Случалось, мы приезжали в США на 12 концертов, и пока длилось турне, его организаторы нам сообщали, что хорошо бы сделать еще шесть дополнительных выступлений — такой высокий на вас спрос. Похожая история в Израиле. Даем сольник в Иерусалиме и отправляемся в недельные гастроли по стране. За это время в Иерусалиме полностью раскупают билеты на второй наш концерт в том же зале. Народ осыпал нас комплиментами, интересовался, где купить наши пластинки? Это вдохновляло, придавало уверенности в том, что я выбрал для хора правильный путь, нащупал не просто коммерческую жилу, но нечто, будоражащее зрителей, причем не тех, кто падок на все оригинальное, а понимавших наше искусство».
