Причин провала было множество. Прежде всего — плохая игра актёров, своих ролей не знавших и надеявшихся на суфлёра. Куликов был опытным режиссёром, но он считал «Фантазию» всего лишь пустяковым водевилем, какие десятками проходили через его руки; поэтому репетировали один-два раза, не более. Но главное, «Фантазия» оказалась злой и меткой, хотя и грубоватой, пародией на драматическую продукцию того времени, основанную на многочисленных нелепостях положений и лиц. В «Фантазии» всё было доведено до абсурда, хотя любое отдельно взятое явление повторяло то, что легко можно было отыскать в водевилях, имевших успех. Но театральная публика хотела видеть на сцене именно такие водевили, и поэтому пародия на них была обречена на негодующие свистки и шиканье.
Как и полагалось в то время, «Фантазия» была представлена вместе с другими водевилями; их было пять и пьеса «прутковцев» шла четвёртой по счёту. Первые три водевиля вполне отвечали вкусу публики, и естественно, что после них «Фантазия» показалась несусветной глупостью. Демонстративный отъезд из театра Николая I стал сигналом к взрыву возмущения. Возможно, он был бы ещё оглушительнее, если бы публика поняла, что авторы намеренно над ней смеются; но их сочли просто бездарностями.
Вновь злополучная «Фантазия» была поставлена только 23 апреля 1909 года Николаем Евреиновым на сцене театра В. Ф. Комиссаржевской в Петербурге. Спектакль был выдержан в стиле изящного гротеска и на этот раз вполне удовлетворил зрительный зал. Характерно, что афиша извещала: «На сцене будут бегать живые собаки». Больше (насколько известно) попыток поставить «Фантазию» не было, но, несмотря на её неудачную сценическую судьбу, этой пародийной пьесе довелось сыграть роль, схожую с ролью других попавших под запрет произведений русской литературы. А. К. Толстой и А. М. Жемчужников первыми высмеяли нелепый тогдашний репертуар отечественной сцены и едкими шутками поставили серьёзный вопрос о необходимости его обновления.
Первые стихи Козьмы Пруткова появились на страницах некрасовского «Современника» осенью 1851 года. Это были басни «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул», «Цапля и беговые дрожки». Надо сказать, что басни были напечатаны в тексте статьи одного из редакторов журнала — Ивана Панаева «Заметки Нового Поэта о русской журналистике». Панаев писал, что из числа многочисленных стихов, получаемых редакцией, он их особо выделил как произведения истинно замечательные. Басни были сочинены братьями Жемчужниковыми летом того же года в усадьбе Павловка Орловской губернии. Сначала Александр Жемчужников разразился басней «Незабудки и запятки», считая её просто обычной шуткой; остальные стали уже плодами коллективного творчества. О печатании никто не думал. Но «прутковцы» были вхожи в круг «Современника», где неоднократно их декламировали при всеобщем восторге. Басни вызывали гомерический хохот и сами собой просились на страницы журнала. Расхожей шуткой стали чьи-то слова, будто басни Жемчужникова превосходят басни Крылова. Но, конечно, не басни великого Крылова! К этому времени басенный жанр выродился и стал уделом второстепенных стихотворцев, не блещущих дарованием. Особняком стоят басни Мятлева, они уж совсем «прутковские».
Затем наступил перерыв на три года. Владимир Жемчужников вспоминал в письме Александру Николаевичу Пыпину:
«Эти басни уже зародили кое-какие мысли, развившиеся впоследствии в брате моём Алексее и во мне до личности Пруткова; именно: когда писались упомянутые басни, то в шутку говорилось, что ими доказывается излишество похвал Крылову и др., потому что написанные теперь басни не хуже тех. Шутка эта повторялась и по возвращении нашем в СПб. и вскоре привела меня с бр. Алексеем и гр. А. Толстым (брат Александр был в то время на службе в Оренбурге) к мысли писать от одного лица, способного во всех родах творчества. Эта мысль завлекла нас, и создался тип Козьмы Пруткова. К лету 1853 г., когда мы снова проживали в елецкой деревне, набралось уже очень достаточно таких произведений; а летом прибавилась к ним комедия „Блонды“, написанная бр. Александром при содействии бр. Алексея и моём. Осенью, по соглашению с А. Толстым и бр. моим Алексеем, я занялся окончательно редакциею всего подготовленного и передал это Ив. Ив. Панаеву для напечатания в „Современнике“».
На протяжении 1854 года опусы Козьмы Пруткова публиковались в этом самом популярном в России журнале из номера в номер, притом не только стихи, но и «Плоды раздумья» и «Выдержки из записок моего деда». Успех превзошёл все ожидания. Русская литература не знает другого примера столь поразительного творческого союза литераторов, сумевших подчинить единой цели свои индивидуальности.
Козьма Прутков появился в нужный момент, когда Бенедиктов (сегодня этого поэта редко вспоминают и почти всегда как эпигона романтизма) своей популярностью заслонил Пушкина. Случилось нечто поразительное. Ныне объекты пародий Козьмы Пруткова давно забыты; их упоминают только в комментариях. Но сами прутковские стихи живут и воспринимаются как нетленный литературный памятник. Обращаясь к читателям, директор Пробирной палатки обижался на критику, утверждавшую, что он сочиняет пародии. Нет, отвечал Козьма Прутков, я пишу то же самое, что и другие, а если они поэты, то и я поэт. Козьма Прутков стал равным в ряду стихотворцев средней руки своего времени, но ведь они и формировали литературный процесс. Впрочем, оговоримся. Козьма Прутков был далеко не равным в их ряду; он их превзошёл. Недаром Алексей Жемчужников под конец жизни сетовал, что творения Козьмы Пруткова расходятся гораздо лучше его собственных произведений.
Почти половина всего прутковского корпуса была опубликована в пяти номерах «Современника» за 1854 год в разделе «Литературный ералаш» под рубрикой «Досуги Козьмы Пруткова». В некрасовском кругу последние семь лет царствования Николая I (1848–1855) воспринимались как эпоха безвременья. После европейских революций 1848 года и дела петрашевцев никакие социальные вопросы обсуждать было невозможно, даже то, о чём свободно говорилось несколько лет назад. Оставалось только злословить в своём достаточно узком кругу. Но царившее мрачное настроение не могло быть постоянным; оно неизбежно прерывалось шутками и розыгрышами, которые чаще всего облекались в стихотворную форму. Создалась целая рукописная библиотека подобных «шалостей». Творения Козьмы Пруткова пришлись как нельзя кстати.
Неизбежен законный вопрос: насколько велик вклад А. К. Толстого в коллективный компендиум? Среди стихов ему полностью принадлежат: «Эпиграмма № 1 („Вы любите ли сыр“…)», «Юнкер Шмидт», «Письмо из Коринфа», «Древний пластический грек», «Память прошлого», «Мой портрет», «Философ в бане». Совместно с Алексеем Жемчужниковым написаны: «Осада Памбы», «Доблестные студиозусы», «Желание быть испанцем», «Звезда и брюхо»; с Владимиром Жемчужниковым — «На взморье». Короче, всё наиболее художественное из стихотворений Козьмы Пруткова. Что касается пародий на современных поэтов, то А. К. Толстой пародирует только полузабытого «грека с берегов Днепра» Николая Щербину; большая часть остальных опусов (в том числе знаменитый «Юнкер Шмидт») — «подражания» многочисленным русским провинциальным эпигонам Генриха Гейне. О пьесе «Фантазия» уже говорилось ранее.
