квартире и на свои деньги приобрел им роскошный спальный гарнитур темно-бежевого бархата и бархатные шторы.
Да, сын Сталина был веселым человеком. Удалым, храбрым, грешным и добрым. Любил летать, любил выпить, любил женщин. И редко хранил верность тем, с кем в данный момент состоял в браке.
Начало войны принципиальных перемен в образ жизни Василия Сталина не внесло. 22 июня 41-го года застало его в командировке в Таллине. Затем Василий обретался в запасных авиационных частях. На фронт он выехал 21 августа 1941 года. По этому поводу сохранился любопытный документ. Пять дней спустя начальник секретариата Разведывательного управления Красной армии батальонный комиссар Панов, в ответ на запрос заведующего отделом кадров ЦК ВКП(б) Силина, имеется ли согласие отца на отъезд Василия в действующую армию, сообщал, со слов заместителя начальника штаба Главного управления ВВС полковника Беляева, что «согласие отца имеется, о чем ему (Беляеву. — Б. С.) якобы сказал сам т. Иванов (так шифровали фамилию и отца, и сына Сталиных. — Б. С.), и это ему подтвердил тов. Жигарев (тогдашний командующий ВВС. — Б. С.)». Многоопытный товарищ Силин не рискнул спросить самого Иосифа Виссарионовича, позволил ли ой сыну отправиться на фронт. Поэтому пришлось выяснять истину окольными путями. К тому времени старший брат Василия артиллерист Яков уже томился в немецком плену. Несанкционированное появление старшего лейтенанта Василия Сталина на фронте могло иметь печальные последствия для авиационных и партийных начальников различных уровней. Вот и подстраховывались.
Судьба старшего брата непосредственно отразилась на судьбе Василия: в бой его старались не пускать. Яков-то отправился на войну еще в первый день, 22 июня, когда Иосиф Виссарионович надеялся на скорую победу и даже в страшном сне не мог представить, что дивизия, в которой служил старший сын, будет разбита и старший лейтенант Яков Джугашвили окажется в плену.
В суровую военную пору Василий своим привычкам не изменял. Вот, например, донесение, поступившее 9 сентября 1941 года в Управление особых отделов Наркомата обороны (будущее Смерш): «8 сентября 1941 года т. Василий (смахивает на партийную кличку, вроде «товарища Артема» у отца его сводного брата — Артема Федоровича Сергеева. — Б. С.) в 15.00 прилетел с завода № 301 с механиком т. Тарановым и приказал подготовить самолет через 30 минут, в 18.00 подъезжает на автомашине с двумя девушками, авиатехник т. Ефимов запускает мотор и выруливает на старт. Дает приказание т. Таранову сесть в автомашину и привезти девушек, чтобы видеть, как он будет летать. Во время полета он делал резкие виражи и проходил на большой скорости бреющим полетом, делая затем горки. После полета самолет поставил в ангар и уехал. В ночь с 8 на 9 сентября 1941 года, во время воздушной тревоги т. Василий приехал на аэродром, вместе с ним приехала молодая девушка, он въехал на своей автомашине в ангар. Приказал автомеханику т. Таранову запустить мотор и стал требовать, чтобы его выпустили в воздух. Время было 0.15, причем он был в нетрезвом состоянии. Когда его убедили, что вылет невозможен, он согласился и сказал: «Я пойду лягу спать, а когда будут бомбить, то вы меня разбудите».
Ему отвели кабинет полковника Грачева (между прочим, личного пилота Берии. — Б. С.), и он вместе с девушкой остался там до утра (как знать, не использовал ли Грачевский кабинет с той же целью и сам Лаврентий Павлович. — Б. С.).
Данный факт является серьезным и опасным тем, что он своим приказом может разрешить себе вылет (хороши же авиационные начальники — на старшего лейтенанта Сталина управу найти не могут; а ведь не дай Бог разобьется — с них же головы полетят. — Б. С.).
Вылет же ночью очень опасен тем, что он ночью на этом типе самолета не летал и, кроме этого, была сильная стрельба из зенитных орудий».
Очень уж хотелось двадцатилетнему Василию блеснуть перед девушкой летным мастерством и, если повезет, сбить немецкий бомбардировщик. Но в тот раз ему не довелось открыть счет боевым вылетам. И славу Богу! Иначе для пьяного пилота первый вылет вполне мог бы оказаться последним. Люди Германа Геринга летали трезвыми (мне вообще не доводилось встречать в источниках даже намеков на то, что в люфтваффе процветало пьянство) и готовились не по системе «взлет — посадка». Перед тем как пойти в бой, каждый из них должен был налетать в училище 450 часов самостоятельных полетов. Только в последний год войны, когда в Германии катастрофически не хватало летчиков, подготовку в училищах сократили до 150 часов. После этого пилотов отправляли на более спокойный Восточный фронт, где они могли, без такого сильного риска быть сбитым, как на Западе, налетать оставшиеся 300 часов, перед тем как сразиться в небе над Германией с американскими «летающими крепостями», эскортируемыми дальними истребителями. И даже в последние месяцы войны в люфтваффе соблюдалось правило: первые 100 боевых вылетов новичок без крайней необходимости в бой не вступает, а наблюдает, как сражаются опытные асы, и изучает противника. Все это ни в какое сравнение не шло с советскими пилотами, которые в училище успевали налетать 10–12 часов, да и то часто не самостоятельно, а в спарке с инструктором, а потом — сразу в бой. Сам же Василий Сталин хоть и числился летчиком-инструктором, но, как мы помним, еще в марте 41-го жаловался отцу на недостаток летной практики.
Повоевать сыну Сталина все же пришлось, но не скоро. Виной была трагическая судьба старшего брата. Старший лейтенант 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии Яков Джугашвили 16 июля 1941 года, находясь в окружении на Западном фронте, в Белоруссии, был взят немцами в плен. Через два дня сына Сталина допросили офицеры люфтваффе, прикомандированные к штабу 4-й немецкой армии, — капитан Ройшле и майор Гольтерс. На допросе Яков, в частности, показал: «К сожалению, совершенное вами окружение вызвало такую панику, что все разбежались в разные стороны… Я командир батареи, но в тот момент, когда нам стало ясно, что мы окружены, — в это время я находился у командира дивизии, в штабе. Я побежал к своим, но в этот момент меня подозвала группа красноармейцев, которая хотела пробиться. Они попросили меня принять командование и атаковать ваши части. Я это сделал, но красноармейцы, должно быть, испугались, я остался один, я не знал, где находятся мои артиллеристы, ни одного из них я не встретил».
Позднее в ходе допроса Яков уточнил обстоятельства своего пленения: «16-го приблизительно в 19 часов, нет, позже, позже, по-моему, в 12 (часов вечера. — Б. С.), ваши войска
