году. В тюрьму угодили только Солженицын и Виткевич.
Восемь лет заключения! Не много ли? Нет. Не надо забывать: каждая секунда на фронте таит в себе смертельную опасность. А в тюрьме в ту пору, когда фашисты и мыслить не могли о налетах дальней авиации, Солженицын чувствовал себя поистине как у Христа за пазухой. Вдобавок он был твердо убежден, что за победой последует амнистия.
Но «великий калькулятор» единственный раз в своей жизни просчитался. Советское правительство рассудило, что победа, купленная ценой жизни двадцати четырех миллионов погибших и замученных, принадлежит только честным. Мудрое, суровое и справедливое решение!
В целом жизнь подтвердила, что профессор Симонян в своем анализе оказался прав. Вот еще одно, пусть косвенное, доказательство. Возвратившись из заключения, Солженицын будет испытывать перед Симоняном болезненный страх. Он не осмелится показаться ему на глаза. Чувство страха было столь велико, что назвать фамилию Симоняна он побоялся. А как известно, Солженицын в своих книгах любит ставить под удар своих бывших друзей, называя их подлинные имена. Он попытается бросить в него камень в книге «Архипелаг ГУЛаг», но имени его не назовет. К. Симонян там фигурирует как «один наш школьный приятель»…
Итак, картина, которую нам преподносят Наталия Алексеевна Решетовская и сам Солженицын, несколько иная. Илья Соломин хорошо знал, для чего он просматривал вещи своего командира. Только два человека в этой сцене почти ни о чем не догадывались: майор и капитан контрразведки. Они даже не подозревали, что конвоируют человека, который – как бы невероятно это ни казалось – ждал их.
Девятого февраля 1945 года Солженицын почувствовал себя счастливым человеком: он мчался навстречу жизни, полной безопасности, – в даль, где не рвутся снаряды, не свистят пули, где не нужно ежесекундно бояться ни взрыва мин, ни бомб.
Противоречиям его действий, его изворотливости нет конца. И только в одном случае Александр Исаевич, описывая свой арест, скажет правду. Это когда он заявит, что пережил арест, вероятно, легче, чем можно было себе это представить.
…Закончив свою беседу с Кириллом Семеновичем Симоняном, я сказал ему:
– Уважаемый профессор, я не могу так написать. Это выглядит как клевета. Скажите мне об Александре Солженицыне что-нибудь хорошее, положительное, это нужно объективности ради.
Он посмотрел на меня понимающим и немного грустным взором.
– Это был отличный математик, – произнес он непривычно жестко.
Глава VI. «Гримаса истории»
Итак, Солженицын в камере предварительного заключения. Это не самое приятное место под солнцем, но гранаты здесь не рвутся.
Поистине роковой оказалась в судьбе Александра Исаевича Солженицына его детская ссора с Каганом. И сейчас, когда прошло столько лет, в своих расчетах он все еще продолжает придерживаться тогдашнего своего убеждения, в соответствии с которым выгодно стать жертвой и, быть может, многое потерять, чтоб приобрести – или сохранить – главное. Поэтому он умышленно и спокойно отказывается от капитанского звания, позволяет лишить себя боевых наград, меняет относительные удобства батареи звуковой разведки, где жил как барин, на неудобства одиночного заключения.
Насколько верна аргументация профессора Симоняна? У Лубянки не слишком хорошая репутация: почитаешь о методах допросов в советских тюрьмах, описанных Солженицыным в его сочинении «Архипелаг ГУЛаг», и возникает такая ужасная картина, что Дантов Ад по сравнению с этим кажется детским садом. Но разве можно утаить от всех пытку целых тысяч или полное исчезновение десятков тысяч людей? Нет, это невозможно. Нет и никогда не будет на свете такой службы государственной безопасности, которая сумела бы заткнуть рот всем.
Если бы все действительно было так, как это подано в «Архипелаге», интерпретация профессора Симоняна не выдерживала бы никакой критики; она противоречила бы основному свойству солженицынского характера, побудившего его отправиться в тюрьму, – трусости. Однако… Кирилл Семенович Симонян столь же хороший психолог, как Солженицын математик.
Во время моей встречи в больнице доктор К. С. Симонян вспоминал:
– Как-то я беседовал с участником одного научного симпозиума, который только что вернулся из зарубежной поездки. Он много интересного рассказывал о таинственных явлениях человеческой психики, о научных открытиях в мире. И неожиданно, коснувшись вскользь поведения Солженицына, он метко сказал: «Личность Солженицына сейчас видна со всех сторон, как вошь на ладони. Он порядком уже и там надоел».
К. С. Симонян, рассказывая мне об этом некоторое время спустя, задал мне такой вопрос: «В самом деле, содруг, а не слишком ли много внимания уделяется Солженицыну?.. – И тут же лаконично резюмировал: – Он явно не стоит того, ведь это лишь гримаса истории».
Значит, Симонян прав. Ведь не зря он был убежден в том, что Солженицын, как «великий калькулятор», учел в своих расчетах и самое важное – свою трусливость.
Если «расколешься» – ничего с тобой не случится. Такого принципа придерживаются следователи всех тюрем мира. Но у исторического метода – непреложное правило: audiatur et altera pars – следует выслушать и другую сторону.
Предоставим слово Александру Исаевичу Солженицыну, лауреату Нобелевской премии в области литературы:
«Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет через двадцать – тридцать – сорок лет, ответили бы, что через сорок лет на Руси будут введены самые гнусные допросы из всех здесь известных – сжимать череп металлическим обручем, погружать человека в ванну с кислотой, связанного и голого оставить на съедение муравьям или клопам, вставлять ему в анальное отверстие раскаленный на примусе шомпол („секретное тавро“), медленно раздавливать сапогом половые органы и – как самое легкое – многие сутки не давать ни спать, ни пить, избивать до кровавого тумана, – и тогда никакой чеховский спектакль не закончился бы, потому что всех героев увезли бы в сумасшедший дом».
Какой кошмар! Да, это невероятный кошмар…
Но проанализируем подробнее его метод повествования. Он характерен для Солженицына с точки зрения художественного стиля писателя и достоверности его высказываний.
На суперобложке упомянутого солженицынского «сочинения» напечатан текст: «Солженицын описал здесь историю ГУЛага – невероятной островной империи насилия и террора – на основе фундаментальной концепции, с документальной скрупулезностью современного историка…»
Наивному человеку может показаться, что действительно с документальной скрупулезностью. Он рассказывает, каким мучениям кого-то подвергали, и даже указывает их инициалы. Это выглядит серьезно, таинственно и даже героически – Солженицын не хочет, чтобы органы советской безопасности «мстили» его информаторам… Однако первичные материалы получены из вторых рук. И нет никаких ссылок на то, где и как они сохранились.
Неужели «современному историку» Солженицыну не известно, что еще в древние времена был выдвинут обязательный для каждого историографа принцип «допроса свидетелей» – каждому вменялось в обязанность указывать точный
