Коля Васин сказал:
– Сейчас придет человек и все расскажет, а пока извини, старик, я поставлю Джона.
Он поставил Джона, закрыл глаза и, сидя в кресле, стал раскачиваться под музыку и даже подозрительно постанывать. Скоро появился худощавый белокурый молодой мужчина с нервным лицом и прозрачными глазами, одетый в серый костюм, светлую рубашку и галстук. На лацкане пиджака поблескивал комсомольский значок. И не просто значок, а с золотой веточкой. Такой значок говорил об особых полномочиях.
– Артемьев, – представился мужчина.
Артемьев начал говорить, изредка бросая на меня короткие взгляды:
– Есть идея организовать некое сообщество людей, объединенных одними интересами. Есть мнение, которое я представляю, что стоит попробовать и объединить их, и сбить нездоровый ажиотаж, который только вредит музыкантам, и дать рост наиболее талантливым.
– «Санкт-Петербург» – самая крутая команда в городе! – Это Коля Васин включился в разговор.
Артемьев посмотрел на меня внимательно и продолжил:
– Но и много, естественно, противников. Поэтому мы должны сперва организоваться, представить программу действий, провести ряд мероприятий и поставить противников перед фактом. Стоит подумать и приобрести общую клубную аппаратуру и тем гарантировать профессиональное звучание каждого выступления.
– Уже согласились «Аргонавты», «Белые стрелы», «Славяне» и даже «Фламинго»! Ви шел оверкам! – воскликнул Коля Васин.
Через пару недель меня с клавишником Мишкой Марским вызвали к Медному всаднику. Большая группа волосатиков по велению Артемьева также явилась к памятнику Петру Великому.
Восторженный голос Коли Васина слышался издалека. Он был в кожанке времен Пролеткульта, кепке-восьмиклинке, сшитой из потертой джинсовой ткани. На лацкане кожанки круглый значок «Imagine». Раздалась команда, мы двинулись к дебаркадеру, что стоял у парапета, и, к общему удивлению, погрузились на речной трамвайчик, который тут же и отплыл.
Во время заплыва по Неве Артемьев проговорил развернуто то, что я уже слышал на Ржевке, и предложил проект Устава создаваемой организации. Говорили много глупостей. Артемьев конкретизировал и поправлял. Несколько раз речной трамвайчик причаливал к берегу, и музыканты бегали за вином. В итоге был принят довольно жесткий устав, постановили скинуться по двадцать рублей в кассу Поп-федерации.
Прошло еще сколько-то времени. Стало совсем тепло. По сложной системе конспиративных звонков узнаю: ночью в школе на улице Восстания произойдет встреча наших рокеров с польской рок-группой «Скальды», приехавшей в СССР на гастроли. Всем велено иметь при себе три рубля на организационные расходы. Играют с нашей стороны «Фламинго» и «Санкт-Петербург».
Эта школа, бывшая гимназия, – тяжелое, мертвое, без света в окнах здание. Теперь его отремонтировали и напротив, в скверике, поставили памятник Анне Ахматовой. А надо бы еще и мемориальную доску о первом подпольном рок-сейшене в Ленинграде повесить!
В гимназии народу мало, все знакомые. Знакомят со «Скальдами». Братаны Зелинские, Анджей и Яцек, взрослые и, соответственно, пьяные славяне. Артемьев тут же и Васин. Мероприятие имело фантастический успех.
Теперь за мной закреплена группа потенциальных слушателей.
Наступает лето 71 года. Белые ночи, тополиный пух. По системе конспиративных звонков узнаю время и место следующего концерта. Обзваниваю закрепленных за мной и договариваюсь о встрече возле Финляндского вокзала. Конспирация все-таки у нас плохая. Все конспиративные группы договариваются о встрече там же. Человек где-то пятьсот джинсовых волосатиков набиваются в трамваи и едут в ночи, пугая случайных пассажиров. Собираю со своих по три рубля, после я сдам собранное Артемьеву.
Новая подпольная акция проходит под видом съемок фильма о протестующей западной молодежи. Опять в Ленинграде на гастролях «Скальды», опять они после официального концерта приехали поиграть с нами.
Сейшен проходит на пять с плюсом. Затем осенью того же года еще несколько. Оказавшись в лирических отношениях с одной барышней, приближенной к Артемьеву, я узнал вот что:
– Вы просто солдаты, а я уже лейтенант.
– Какой еще лейтенант?
– А такой. У нас жесткая организация. Артемьев – генерал, Коля – полковник. И еще несколько лейтенантов.
– Это еще зачем? – удивился я.
– А затем! На этих сейшенах будут собираться средства для свержения советской власти!
Честно говоря, я не поверил и лишь отмахнулся. Но сомнения зародились. Стал я ими делиться с музыкантами из других групп. В итоге получил приглашение на съезд федерации. Мы с Марским приехали в пивной бар «Медведь», находившийся напротив Таврического сада. Кроме участников съезда никого более в «Медведь» не впускали. На съезде разбирали мое персональное дело и просили покаяться. Я Артемьева послал. В ответ рок-группу «Санкт-Петербург» приговорили к остракизму. Более мы на сейшенах Поп-федерации не выступали, ходили как зрители. Как сообщила подружка-лейтенант, один из подпольных приемов выглядел так: Артемьев звонил в какой-нибудь райком комсомола, представлялся директором картины о бунтующей западной молодежи, который снимается на «Ленфильме». Просил помочь подобрать зал. Комсомол помогал. Никто ни разу не пытался проверить информацию. Поздней осенью Артемьева арестовали.
Каждый из музыкантов Поп-федерации получил повестку на улицу Каляева. Там, в следственном отделе, мы сидели в длинном коридоре, поджидая своей очереди.
Выяснилось, что Артемьев носил значок не по праву, и в смысле значка он, собственно говоря, не являлся никем. Усталый человек из следственного отдела механически задавал вопросы: был ли там-то и там-то? Сдавал ли трешницы и сколько? И про речной трамвайчик, и про «Скальдов». Прочтите, распишитесь, свободны.
Судили его весело. Это походило на сейшен. В тесном вольерчике на скамейке сидел Артемьев.
Его белокурая подруга сидела в первом ряду и живо реагировала на действия суда. Прокурор сказала, но неуверенно: «В десятом классе подсудимый создал группировку школьников, в которой имел звание фюрера…»
Суду прокурор смогла предъявить лишь два подделанных Артемьевым бюллетеня, и за это Артемьев после покаянного слова получил год исправительных работ на стройках страны. А белокурая подруга, также проходившая по делу о бюллетенях, получила год условно. Про деньги, передаваемые нами обвиняемому, речь вообще не шла. Билеты на сейшены не продавали, а то, что я и такие как я собирали трешницы и сдавали их в липовую Поп-федерацию, так то – частные пожертвования, которые не запрещены. Да и о свержении советской власти на суде не заикались.
