В этих обстоятельствах военно-морской министр почувствовал, что он может более свободно рассуждать на общие темы управления войной, будучи уверенным, что нападение — лучший вид защиты. Время от времени он замахивался на разнообразные авантюры в Северном море, — например, оккупацию немецкого острова Боркум, что закрыло бы немецкому флоту выход из его гаваней и сделало бы возможным нападение на Шлезвиг-Гольштейн. Тем не менее, именно вступление в войну оттоманской Турции в ноябре 1914 года заставило Черчилля снова подумать о Ближнем Востоке. Существовали опасения, что турецкая армия сможет захватить Суэцский канал. На встрече Военного совета 25 ноября Черчилль настаивал на том, что идеальный способ защитить Египет — это атака на Галлиполийский полуостров. Однако только после просьбы России ослабить турецкое давление на Кавказ идея «демонстрации» в Дарданеллах начала восприниматься серьезно.
Со стороны Черчилля, его постоянно растущий энтузиазм в планировании исходил из ощущения, что ни одна из сторон не обладает достаточной силой, чтобы прорвать оборону противника на западном театре военных действий. Как и остальные его коллеги, он искал новую цель. Военный совет, умело направляемый Черчиллем, 13 января вынес решение, что к февралю Адмиралтейство должно подготовить военно-морской поход с целью бомбардировки и захвата Галлиполийского полуострова с Константинополем в качестве главной цели. Следовательно, двусмысленность и плохое планирование наблюдались с самого начала. Сможет ли флот в одиночку, без поддержки, удержать полуостров и захватить Константинополь? На этот счет существовали серьезные опасения, не в последнюю очередь у самого Фишера, но Черчилль был полон энтузиазма, и в этом отношении старик ничего не смог противопоставить черчиллевскому искусству убеждения и, в чем-то даже таинственно, потерпел неудачу в том, чтобы передать силу своих личных предчувствий относительно экспедиции коллегам. Должны ли там быть сухопутные силы, и если да, то в каком количестве? Однако в этом отношении Китченер, министр обороны, незадолго до начала бомбардировки 19 февраля 1915 года рапортовал Кабинету, что войск, немедленно готовых к отправке на Дарданеллы, нет. Это был еще один поворот сложных взаимоотношений, возникших между Черчиллем и Китченером на суданских полях сражений. Тем не менее, бомбардировка продолжалась (в отношении чего основную ответственность должны разделить Асквит и Черчилль), но не увенчалась успехом. Задержка в освобождении войск сильно раздражала Черчилля, хотя он — парадоксально — все еще страстно желал чисто флотской победы. Ему было досадно, что командующий на месте отказался повторить атаку, которая была близка к успеху 18 марта. За последующее планирование высадки сухопутных войск Черчилль ответственности не нес. Именно Китченер должен был контролировать военные инициативы.
Черчилль продолжал делать оптимистические выклики о возможности победы, но его собственное положение внезапно стало очень рискованным. В середине мая отношения между Черчиллем и Фишером окончательно разрушились. Первый лорд по морским делам объявил, что он больше не может принимать участия в «глупости» при Дарданеллах, и грозился уехать в Шотландию. Предвидя «злобу и злость», которые обрушатся на него, если отставка состоится, Черчилль старался переубедить Фишера, но тщетно. Кризис разрастался именно с той точки, с которой Черчилль ожидал, что он начет сходить на нет и что он сможет удержаться в Адмиралтействе. Премьер-министру стало ясно, что оппозиция причинит ему огромные неприятности, если Черчилль останется на своем посту, а Фишер будет настаивать на отставке. В любом случае, Черчилль, который отнюдь не питал враждебности по отношению к коалиционному правительству, вдруг оказался вовлеченным в его маневры — хотя он не сидел сложа руки и не просто дожидался своей политической кончины. Асквит то ли не мог, то ли не хотел сохранить для Черчилля пост, с которого консерваторы больше всего хотели его убрать. Он должен был удовольствоваться незаметностью поста в казначействе герцогства Ланкастерского и членством в новоорганизованном Комитете по Дарданеллам. Все еще могло быть не совсем потеряно, если бы экспедиция в конце концов увенчалась успехом.
Было нетрудно найти людей, пожирающих глазами впадение Черчилля в немилость. Ссора Фишера с Черчиллем, как ни туманны были ее детали, снабдила на дальнейшее амуницией тех, кто считал, что с военно-морским министром невозможно работать. У него действительно было несколько хороших идей, но слишком слабое чувство меры. Хотя ему было всего сорок, некоторым политическим комментаторам казалось, что его карьера закончена. Между тем, по окончании к осени галлиполийской кампании, позиция Черчилля становилась все более непригодной для обороны. Чем больше он старался отстоять правильность своих прежних решений или защитить специфические действия в настоящем, тем больше он отождествлялся коллегами и обществом с человеком, озабоченным поисками козла отпущения, как главный архитектор того, что позже обернулось бедствием. Его противостояние окончательной эвакуации стало выглядеть просто упрямством. Понимая, насколько слабым стало его влияние, Черчилль искал возможность окончательно уйти из правительства и настаивал, чтобы Асквит сделал его полевым командиром, но никаких немедленных предложений не поступало. Когда он был исключен из состава Военного комитета, сменившего в ноябре Комитет по Дарданеллам, Черчилль формально подал в отставку.
Кампания при Дарданеллах, непосредственная причина падения Черчилля, по-разному оценивалась в течение последующих десятилетий. В межвоевный период, в свете последовавшей бойни на Западном фронте и. собственной защиты Черчиллем своих действий в книге «Мировой кризис», комментаторы и историки более благосклонно взирали на проведенное Комиссией по Дарданеллам расследование событий в 1916 году. Впоследствии, других писателей это не особенно убедило. Они сомневались в том, что победа вообще была достижима, а если и была, то в том, что могла решительно сократить срок войны с Германией. Для таких авторов это была экстравагантная интермедия, которую никогда не надо было показывать. Соответственна изменялась оценка роли Черчилля и его ответственности. Вероятно, неудивительно то, что было достигнуто согласие считать, что, хотя Черчилль и подлежал порицанию за недостатки в изначальной концепции и планировании, порицанию подлежал не только он один. Механизм правительства был неадекватен поставленным перед ним задачам.
Тем не менее, коротко говоря, последствия для собственной репутации Черчилля были суровыми. Критики и враги, которых он нажил ранее по другим вопросам, ухватились за Дарданеллы. Какие уроки извлек из этого сам Черчилль — распознать труднее. Как в речи по поводу своей отставки в Палате Общин, так и в последующих письменных работах он не раскаивался — очень немногие политики освобождают себя от самозащиты. Да и где-то глубоко под Черчиллем-политиком скрывался Черчилль-человек, который был уязвлен и погружен в депрессию из-за неудач и отказов. Было ли это фатальной трещиной его натуры, которая превратит самые радужные его надежды в пустоту отчаяния? Двадцатого мая Клементина Черчилль написала премьер-министру, уговорила его не расставаться с Уинстоном. Почти четыре года он работал над тем, чтобы изучить каждую деталь морской науки. Никто не сможет его заменить. Она отважилась предположить в письме Асквиту, что очень немногие в его Кабинете обладают такой силой, воображением и беспощадностью в борьбе с Германией, какими обладал ее муж. Ответа она не получила. Однако в том же месяце премьер-министр сделал горестное замечание по поводу того, что, как он полагал, у Черчилля не было чувства меры: «Говорить языком людей и ангелов, день и ночь напролет трудиться в управлении — все это бесполезно, если человек не внушает доверия»[35]. «Я знал все, — впоследствии писал сам Черчилль, — и не мог сделать ничего»: нельзя было дать более наглядную картину потери власти[36]. Тем не менее, из своего разочарования Черчилль извлек один урок. Военно-морской министр был, безусловно, могущественной фигурой, но он не стоял на позиции верховной власти. «Со времен Дарданелл я был уничтожен, — писал он, — и главное предприятие ушло прочь, несмотря на мои старания сделать основное и объединить управление войной из подчиненного положения». Неблагоразумно идти на такое рискованное предприятие[37]. Оставалось увидеть, не заключат ли его те ошибки, которые он сделал при изучении этого урока, в подчиненное положение до конца его жизни.
