— Братья вам, наверное, понравятся, — сказала Екатерина Ивановна, прощаясь с Курнатовским и задерживая его руку в своей. — Они ведь тоже сочувствуют нашему общему делу…
Поездка в Шошино была для Курнатовского новой вехой в жизни. Мысленно он часто возвращался к встрече с Екатериной Ивановной и ловил себя на том, что она, как живая, стоит перед ним.
Наконец пришел ответ на просьбу о переводе из Курагинского: Курнатовскому и Лепешинским разрешался переезд, но не в Шушенское, а в село Ермаковское.
— Ничего, — утешал товарища Лепешинский. — Это ведь все-таки ближе к Владимиру Ильичу. Ермаковское южнее, и местность там чудесная.
В феврале курагинцы начали готовиться к переезду.
Ермаковское находилось, если считать не на глазок — по-сибирски, — а по карте, в сорока верстах от Шушенского и в тридцати — от нетронутого массива тайги. Отсюда были хорошо видны вершины Саян, покрытые вечными снегами и льдами. Причудливые изломы горных кряжей в зависимости от погоды или времени дня то окутывались лиловой дымкой, то окрашивались в нежно-розовые тона, то нависали серыми, хмурыми громадами. Они манили вдаль, напоминали о смелых путешественниках-первооткрывателях. В отличие от Тесинского и Курагинского в Ермаковском было много зелени. Но в то время года, когда ссыльные переехали в Ермаковское все скрывалось под огромными снежными сугробами; горная речка Оя, впадавшая в Енисей, несла свои воды под толстым ледяным покровом. В Ермаковское приехал ссыльный марксист Силывин, приехали на время Старковы. Только Шаповалову и Панину исправник запретил поселиться в Ермаковском. Виктор Константинович тосковал по своему другу Сидорычу, грустил, что и Шошино теперь дальше. Позднее в Ермаковское перевели с севера тяжело больного туберкулезом Ванеева. Курнатовский очень сблизился с ним.
В марте, когда начало пригревать солнце, а на полях появились первые проталины, Виктор Константинович достал у крестьян лошадь и верхом отправился в Шушенское. Владимир Ильич и Надежда Константиновна радушно встретили гостя. Они засыпали его вопросами о ермаковцах (теперь там находилась целая колония социал-демократов марксистов).
За обедом говорили о книге Каутского «Аграрный вопрос». Владимир Ильич получил два экземпляра. Один он отдал Курнатовскому. Едва закончив обед, они углубились в чтение новинки. На охоту не поехали. Если у Владимира Ильича бывали более важные дела, а знакомство с книгой Каутского он считал таким делом, всякие развлечения откладывались. Курнатовский уже знал об этой черте Ильича.
— Некогда, — говорил Ленин. — Готовлю статью о капитализме в сельском хозяйстве. Раньше апреля не кончу.
Кроме Каутского, Курнатовский получил от Владимира Ильича книжку немецкого профессора неокантианца Штаммлера и журналы «Вестник Европы», «Русское богатство».
В апреле, когда весна начала входить в свои права, в Ермаковское приехал Владимир Ильич. Он захватил новое охотничье ружье, которое получил от брата.
Забрав сумку с провизией, Владимир Ильич и Курнатовский на целый день ушли в тайгу на охоту. В Ермаковское вернулись поздно ночью, промокшие, усталые, но с дичью. Подошли к дому — темно, ворота на запоре.
«Хозяйка ворчать будет», — с досадой подумал Курнатовский.
Владимир Ильич, хорошо знавший местные нравы, указал на светившееся неподалеку окно.
— Смотрите, — сказал он, — Сильвин не спит. Не надо стучать к вам. Зайдемте к нему. Он меня еще утром к себе приглашал.
Сильвин обрадовался гостям и тут же начал хлопотать: принес чугунок с кашей и чайник, стоявший в печи среди дотлевавших углей.
Владимир Ильич запротестовал:
— Чай пить будем, если сам хозяин еще не пил…
Сильвин усадил их и, заверив, что сам он голоден и хочет поесть и попить чаю, устроился вместе с гостями за столом.
Когда собирались ложиться спать, Владимир Ильич категорически отказался занять единственную кровать. После долгих споров решили все улечься на полу. Но долго не спалось.
— Владимир Ильич, — попросил Курнатовский, — вы давно обещали рассказать нам о своей поездке за границу, о своих впечатлениях.
— Я надеялся тогда, — задумчиво сказал Ленин, — встретиться с Энгельсом, побеседовать с ним. Но опоздал. Энгельс был уже при смерти.
— А как ваши встречи с Плехановым? — поинтересовался Сильвин.
Долго рассказывал Владимир Ильич о Плеханове. Он считал, что Плеханов, как ученик Маркса и Энгельса, на одну-две головы выше многих западноевропейских теоретиков марксизма. Владимир Ильич дал высокую оценку книге Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю».
— Кто после смерти Маркса и Энгельса мог бы осуществить подобное? Поколения революционеров будут учиться по его книгам.
Плеханов, по словам Владимира Ильича, произвел на него хорошее впечатление, хотя и держался он несколько свысока, как учитель с учеником, давая понять, что между ними существует разница и в возрасте и в знаниях, и в практическом опыте.
Он похвалил Владимира Ильича за выступления против народников, но в то же время стал отчитывать за статью против Струве. Плеханов утверждал, что Владимир Ильич поворачивается к либералам спиной…
— И большой был спор? — спросил Курнатовский.
Ленин не отрицал, что они поспорили, но как же иначе: ведь Плеханов о крестьянах и слышать не хотел. Какие, говорил он, это союзники рабочего класса? Плеханов считал крестьян собственниками, мелкими помещиками, капиталистиками. Плеханов считал, что с либералами нам по пути.
— И кто же победил в этом споре? — снова задал вопрос Сильвин.
Владимир Ильич ответил, что каждый в этом споре остался при своем мнении. Но по другим вопросам он договорился и с Плехановым и с остальными членами группы «Освобождение труда». Обсудил вопрос об издании «Работника», серии популярных сборников для рабочих-пропагандистов.
Сильвин и Курнатовский начали расспрашивать о западных социалистических партиях.
Владимир Ильич говорил о том, что его тревожит поведение многих вожаков социалистического движения в Европе. При жизни Энгельса они чувствовали себя связанными. Энгельс всегда предостерегал социалистов от оппортунизма, от забвения истинных целей революционного движения. Но после смерти Энгельса часть лидеров распоясалась. Энгельс еще лежал на смертном одре, когда Владимиру Ильичу попался в руки номер журнала «Нейе цейт». С удивлением и возмущением прочитал он в этом журнале предисловие к работе Маркса «Классовая борьба во Франции». Кто же написал это предисловие, неужели Энгельс? В статье не было ни одного слова о революции, о восстании. Владимир Ильич понял, что здесь что-то нечисто. Вскоре он узнал, что редакция «Нейе цейт», помещая предисловие, выбросила все, что ей казалось «опасным». Бисмарк не додумался бы до этого…
