Фрейд изменял время и продолжительность сеанса, разговаривал с пациентами на посторонние темы, дарил книги, получал подарки, советовал посетить театральное представление или концерт и выходил во время сеанса в уборную. Лакан вел себя столь же свободно. Он принимал пациентов в любое свободное время, часто даже без предварительной договоренности, среди ночи выслушивал их жалобы по телефону, закусывал во время сеанса, подгонял медлительных, расхаживал по кабинету, беседуя сам с собой, или подсаживался к столу, чтобы дописать статью. Если пациент пытался протестовать, он невозмутимо отвечал: «Но, дорогой мой, это нисколько не мешает мне слушать» или «Вы совершенно правы». Он вмешивался в заключение браков и их расторжение, принимал целые семьи, в опасных случаях рекомендовал психиатрическое интернирование, посещал пациентов на дому, выспрашивал нужные ему адреса и измерял артериальное давление у анализанта, не объясняя, зачем ему это понадобилось. Кроме того, он заставлял своих пациентов участвовать в своих теоретических семинарах, считая их продолжением анализа. Наконец, он смешивал регистры речи, говоря во время приема и на семинарах самым обыденным языком.
Зимой 1952 г. Лакан, катаясь на лыжах, сломал ногу, и ему волей-неволей пришлось внести новую модификацию в проведение сеанса: С. Леклер проходил анализ прямо в палате американского военного госпиталя. Анализант сидел в кресле у изголовья аналитика, лежащего на больничной койке. По-видимому, Лакана этот эксперимент забавлял.
Сын знаменитой Эме Дидье Анзье, о котором у нас уже шла речь, вспоминал:
Я начал анализ с ним 1 января 1949 г. …После двух лет работы аналитический формат подвергся преобразованиям. Продолжительность сеансов уменьшилась до двадцати минут. Приемная заполнялась людьми, которые спрашивали, примут ли их. Лакан открывал дверь, указывал избранного, который выходил из кабинета через десять или пятнадцать минут. Когда я приходил в назначенное время, он порой брал меня за руку и просил прийти позже. С тяжелым вздохом он сообщал мне по секрету как другу, что он перегружен, что ему пришлось назначить непредвиденную встречу и заняться тяжелым случаем, подразумевая, что мой случай таковым не является… Я закончил свой анализ летом 1953 г. в полном разочаровании. Он предложил мне утвердить свой учебный анализ в комиссии по образованию. Затем он предупредил меня, что, когда я предстану перед ней, мне стоит взвешивать свои слова. Я недоуменно взглянул на него, и он сказал, что в моих интересах ничего не говорить о сокращении сеансов[132].
Впрочем, не все анализанты Лакана остались недовольны общением с ним. Так, Р. Пюжоль рисует несколько иную картину:
…Эснар посоветовал мне пройти анализ в Париже, зная, что, если я сделаю это у него, я не получу утверждения. Он дал мне рекомендательные письма к Нашту, Лакану и Эйю. Во время поездки мне больше всего понравился Лакан. Он спросил у меня, что я читаю, и я сказал про книгу Мариани о границах понятия объекта. Он сказал, что я заинтересовал его. Мне говорили, что он берет по десять франков, но с меня он взял двадцать, заявив, что, учитывая мое положение, это недорого. Сеансы длились примерно четверть часа. В приемной было мало людей, и мне не приходилось ждать. У меня совершенно не было ощущения, что сеансы длинны или коротки. Они были как раз по мне. Анализ сделал меня другим человеком. Я изменился. Лакан был чрезвычайно внимателен… Вначале он сидел в кресле у меня за спиной, а затем слева у окна. В 1953 г., в конце моего анализа, когда начались институциональные проблемы, сеансы длились полчаса…[133]
У недовольства новшествами Лакана, выражаемого членами Психоаналитического общества, была и еще одна причина: он проводил слишком много учебных анализов, и его анализанты становились его учениками. Лакан превращался в главную фигуру французского психоанализа. Это страшило его конкурентов, которые даже не задавались вопросом о том, почему так много людей стремится попасть именно на его кушетку. В 1953 г. комиссия по образованию взяла с Лакана обещание исправиться. Он обещал, но продолжал действовать по-своему. От него снова потребовали поклясться, что он будет придерживаться принятой нормы: три сеанса в неделю по три четверти часа. Лакан не стал проявлять упрямства, клятву дал, но по-прежнему проводил короткие сеансы, а своих пациентов заставлял лгать перед комиссией. Лагаш колебался: он то признавал право Лакана на нововведения, то говорил о необходимости придерживаться старых норм. Нашт был гораздо жестче: он настаивал на необходимости подчинения правилам. Враждебность М. Бонапарт к Лакану переросла в ненависть.
17 июня 1952 г. Нашт перешел в решительное наступление: он выставил свою кандидатуру на пост директора вновь образованного Института психоанализа. Его избрание состоялось, и с этого момента в руках Нашта оказалась вся власть – он возглавлял и Парижское психоаналитическое общество, и Институт. В ноябре он предложил новые устав и программу образования, согласно которой всякий практикующий аналитик был обязан пройти обучение и получить диплом Института психоанализа. Диплом официально утверждал специальность «нейробиология», и его могли получить лишь врачи. Таким образом был нанесен двойной удар: комиссия по образованию утратила свою автономность, а аналитики без медицинского образования лишались права на практику. В образовательном плане программа предполагала три цикла обучения: «Общая теория психоанализа», «Психоаналитическая клиника» и «Психоаналитическая техника». Семинар Лакана был включен в программу для первого года обучения, наряду с лекциями Лагаша. Лакан пошел на поводу у Нашта, получив в свое распоряжение отделение Института. М. Бонапарт была вне себя от злости: она уже давно ненавидела «параноика» Лакана и «злобного кролика» Лебовичи, который стал секретарем Нашта. Она позвонила Анне Фрейд и спросила, признает ли Международная психоаналитическая ассоциация сторонников Нашта в случае раскола в Парижском Обществе. Дочь Фрейда отвечала утвердительно, и принцесса решила, что то же относится и к противникам Нашта.
16 декабря состоялась Генеральная ассамблея Парижского психоаналитического общества, на которой Нашт пытался провести новый устав до голосования за новое правление. Лагаш не дал ему этого сделать. Лакана избрали временным директором. В январе 1953 г. Лакан предложил дополнения к уставу, суть которых сводилась к тому, что образовательные структуры должны быть независимыми от правления Общества. Кроме того, с присущим ему чувством юмора он подчеркнул, что психоанализ не сводится ни к нейробиологии, ни к медицине, ни к педагогике, ни к психологии, ни к социологии, ни к этнографии, ни к мифологии, ни к науке о коммуникациях, ни к языкознанию. В своем дополнении Лакан «забыл» предоставить М. Бонапарт почетное звание в Институте. Нашт исправил это «упущение». Этот самопровозглашенный диктатор снова потребовал от Лакана подчиниться правилам проведения психоаналитического сеанса, видимо, предчувствуя, что вскоре ему придется начать открытую борьбу с этим слишком популярным господином.
20 января был утвержден новый устав, а Лакан, претендовавший на избрание президентом Парижского психоаналитического общества, получил большинство голосов в первом туре голосования. В тот же вечер Нашт беседовал с М. Бонапарт и подчеркнул, что ее главным врагом является Лакан, претендующий на лидерство во французском психоаналитическом движении. Принцесса предложила М. Сенаку выставить свою кандидатуру против Лакана, однако при окончательном голосовании 21 января Лакан снова получил большинство голосов. 3 февраля его снова обвинили в самовольном изменении техники психоанализа. Лакан пытался представить теоретические оправдания своих действий, но М. Бонапарт потребовала дополнительного расследования. Сторону неугодного Нашту и Бонапарт президента принял только Лагаш. Лакан оказался в роли козла отпущения: он не был сторонником ни наштовского медикализма, ни лагашевского психологизма. Однако в силу тактических соображений он должен был вступить в коалицию с Лагашем, замышлявшим новую образовательную структуру, близкую к Университету.
Институт психоанализа начал свою работу 5 марта 1953 г. Многие его студенты уже практиковали анализ с разрешения Психоаналитического общества, но теперь они утратили свою квалификацию и снова должны были проходить обучение. Обучение было очень дорогим: 15 000 франков за цикл, от 500 до 1000 франков за посещение семинаров и 1500 франков за супервизию. Неудивительно, что студенты выражали глухое недовольство, которое вскоре вылилось в открытый бунт. Хотя мятеж и был спонтанным, разочарованные ученики сориентировались в ситуации раздора и примкнули к либеральной части правления. Около трети всех студентов проходили анализ у Лакана и выступали за образовательную модель, предлагаемую Лагашем. Это дало Нашту повод обвинить Лакана в потакании мятежникам. 31 мая студенты устроили шумное общее собрание в Институте. Лебовичи, который пытался отговорить от его посещения радикально настроенных преподавателей (прежде всего Ф. Дольто и Ж. Рудинеско), вел себя вызывающе: он объявил, что его приглашали на собрание штатных сотрудников Института, а вместо этого он оказался в толпе бунтующих мальчишек. За это он получил несколько тумаков от молодого ученика Лакана Сержа Леклера.
