«Сталин не хотел репрессий. И не столько потому, что они ему были не по нраву. Как прагматик, он понимал, что развертывание террора может ударить по кому угодно. Начнется кровавый кадровый хаос, который сделает ситуацию неуправляемой. Сталин, будучи знатоком истории, отлично знал, насколько может быть абсурдным массовый террор, бесспорно, вождь выступал за политическую изоляцию Бухарина и Рыкова, но уничтожить их он не желал… На февральско-мартовском Пленуме ЦК (1937 год) бывшего «любимца партии» вместе с Рыковым обвинили в контрреволюционной деятельности… Предложение же Сталина сводилось к тому, чтобы ограничиться всего лишь высылкой. И это предложение задокументировано, оно содержится в протоколе заседания комиссии, датированном 27 февраля 1937 г.» (с. 231).
«Показательно, что страшные эти времена были страшными прежде всего для коммунистической партии, которая являлась своеобразной элитой, аристократией. Простой народ пострадал в гораздо меньшей степени. По стране ходил даже такой, в принципе опасный для самих рассказчиков, анекдот: «Ночь. Раздается стук в дверь. Хозяин подходит и спрашивает: «Кто там?». Ему отвечают: «Вам телеграмма». — «А-а-а, — понимающе протягивает хозяин, — вы ошиблись, коммунисты живут этажом выше» (с. 244).
«Подобная логика заставила Троцкого в 30-е годы стать обычным стукачом. В эмиграции он предавал своих вчерашних товарищей по борьбе, сообщая американской администрации информацию о секретных агентах Коминтерна и о сочувствующих «сталинистским» компартиям. В конце прошлого века были опубликованы рассекреченные (за сроком давности) материалы госдепа, свидетельствующие о теснейшем сотрудничестве Троцкого с американцами. Так, 13 июля 1940 года «демон революции» лично передал американскому консулу в Мехико список мексиканских общественно-политических деятелей и государственных служащих, связанных с местной промосковскойкомпартией. К нему прилагался список агентов советских спецслужб» (с. 208).
«В апреле Прокуратура СССР дала особые инструкции в областные и республиканские прокуратуры. Согласно им, для возбуждения всех дел по политическим обвинениям необходимо было заручиться согласием союзной прокуратуры. И она постаралась дать как можно больше отказов. В мае — декабре ведомство Вышинского получило 98 478 просьб о возбуждении политических дел, из которых было удовлетворено всего 237. Работники прокуратуры стали привлекать к судебной ответственности многочисленных доносчиков» (с. 246).
«Осенью Верховный суд СССР получил беспрецедентное право принимать любое дело любого советского суда и рассматривать его в порядке надзора. Только до конца года ВС отменил и предотвратил исполнение около 40 тысяч смертных приговоров, вынесенных за «контрреволюцию»» (с. 248).
И опять возвращаюсь к журналу. Кое-что есть и из поэзии. Здесь интересен не только пафос и молодые силы, так необычно, в отличие от пьяной «подъездной» публики, думающие, но и сам ритм, энергия слова. Литература — это слово, слово, слово и, наконец, мысль. Впрочем, все можно переставить и в обратном порядке, было бы внутреннее напряжение.
13 февраля, понедельник. И тринадцатое число, и понедельник — все совместилось, и по-другому быть не могло: днем попал в аварию. Ехал на запись телевизионной передачи, которую ведет Юра Поляков. Это в театре Рубена Симонова, в центре, движение там плотное, ни одного уголочка, чтобы поставить машину. На углу Сивцева Вражка и Власьевского переулка на очень маленькой скорости врезался в крыло проезжавшей мимо «Хонды». Я мог ее и не заметить с высоты своей машины, да и ехал-то медленно, глазами выбирая место для стоянки и думая о том, что будет на передаче, а «Хонда» могла ехать слишком резво. У меня ни царапины, чуть только пришероховатило пластмассовый бампер. К счастью, на «Хонде» был нормальный шофер, Андрей, и в течение часа приехал инспектор ГБДД, тоже нормальный парень, по фамилии Резвый, не давил, не хамил, сказал, что это жизнь, которую не уложишь в правила. Теперь посмотрим, как пройдет страховка, пока все шло быстро и четко. Любопытно, что я был почти рад этому маленькому приключению, по обыкновению подумав: значит, судьба отвела от меня что-то очень плохое.
Пока, приплясывая, мерз на Вражке, все время перезванивался с Таней Земсковой, моей старой знакомой по «Книжному двору», о задержке и все-таки после оформления бумаг успел на конец передачи. Сидели: Поляков — на фоне театральных декораций к его пьесе «Козленок в молоке», Женавач и Павел Басинский. Все они народ умный, пользуются цитатами, много знают, для меня участие в подобной передаче это еще и обучение. Я вошел в зал на фразе Женавача о том, что в советское время награждали только за производственные спектакли типа «Сталеваров» и «Премии», вот тут я и включился в спор, сказав, что поощрялись еще и темы нравственности. Потом говорили о Горьком, о мифах, о реализме, бог знает еще о чем, но мне было интересно. Когда уходил, Таня Земскова подняла кверху большой палец: передача, дескать, сразу ожила.
Москва стала центром пожаров — сегодня сгорело здание «Правды». У меня есть ощущение, что это поджог: какой можно выстроить на этом месте небоскреб! А может, это подарок к юбилею Ресина? Слишком много за последнее время сгоревших зданий во главе с Манежем.
Новость о скандале, который возник вокруг Зураба Церетели, члена Общественной палаты: речь идет о некоем парке, на обустройство которого скульптор получил бюджетные деньги.
Еще раз перечел письмо Нелли Матрошиловой. Никак не рискну ей ответить, такого текста, как она, мне ни за что не создать. Но насколько это лучше, чем наше родное литературоведение, и мысль, нельзя ли напечатать ее письмо вместе с эпистолярной рецензией Авербуха, зреет. К тому бы можно присовокупить еще что-нибудь и пакостное, которое, конечно, скоро появится на каких-нибудь желтых страницах.
14 февраля, вторник. В половине первого проводил заседание кафедры, на которое заблаговременно пригласил БНТ и Мишу Стояновского. Практически проговорил целый час. Здесь и равномерная нагрузка, и приемная сессия и, главное, то, чего раньше никогда не было: два плана, один — работы семинара, а другой — методической работы. Потом возникла платная студентка-заочница с предложением под эгидой института создать некий журнал. Вопрос о том, где печататься, всегда поднимают не самые одаренные, но напористые студенты. При нынешнем дефиците хорошей прозы все талантливое и так расхватывается толстыми журналами. Я понимал, что вопрос этот выморочный, но спорить не стал: он отпадет сам собою, когда подсчитают, во что обойдется «новая идея». Значительно плодотворнее была мысль, кажется Королева, создать рукописный журнал, в крайнем случае журнал, печатающийся на машинке или компьютере. У нас же пока не спрос создает предложение, а дефицит исканий.
