Начались поиски сотрудника, который мог бы заменить Гузенко, и вскоре в Оттаву было решено отправить лейтенанта Кулакова. В то же время мы узнали, что Заботин так и не переселил шифровальщика в свой дом. Вот тогда-то и родилась грозная телеграмма Федора Кузнецова, заменившего Ильичева на посту начальника разведки, телеграмма, которая, вероятно, и подтолкнула Гузенко к отчаянному шагу.
Мы получили сообщение о бегстве Игоря Гузенко до того, как он попал в руки канадской полиции. А потом посыпался огромный поток телеграмм из Канады, США и других стран с описанием деталей побега и именами преданных им сотрудников ГРУ. Телеграммы шли отовсюду и от многих лиц — послов, наших резидентов, от корреспондентов советских газет и радио, аккредитованных за рубежом.
В управлении воцарилась атмосфера тревожного ожидания. Не только наши секретные агенты, но и многие видные политические деятели, в том числе и представители зарубежных компартий, были вскоре арестованы, дискредитированы, лишились работы, семьи, друзей, будущего.
Управление начали бомбардировать телефонными запросами. Высшие инстанции требовали справок, объяснений, докладов. Меня вызывал то один, то другой начальник. Потребовали и от начальника ГРУ доклада Сталину. Встал главный вопрос: что делать с Гузенко?
В управлении существовала специальная секция «Икс», занимавшаяся так называемой «активкой». Строго засекреченная, она подчинялась только начальнику ГРУ и занималась многими делами, в том числе актами «мщения» против тех, кто задумал изменить Родине или нарушить взятые на себя обязательства. Впоследствии это отделение было ликвидировано. Подробностей деятельности секции «Икс» я не знал. Знал лишь о ее существовании. Именно этой секции было поручено продумать все возможные способы наказания Гузенко. На разведывательном языке это называлось организовать «свадьбу». Сделать это можно было только с разрешения высшей инстанции, чаще всего — самого Сталина. В свое время во главе этой секции стоял человек, мало кому известный. Его кличка была «Заика». Фамилии его я и сегодня не знаю.
Сталин потребовал от начальника ГРУ и министра внутренних дел Берии подробный доклад и план мероприятий по ликвидации последствий «канадского дела». Как потом мне рассказывал начальник ГРУ, Сталин запретил предпринимать какие-либо действия по уничтожению Гузенко. Он сказал примерно следующее: «Не надо этого делать. Народы празднуют Великую Победу над врагом. Война успешно завершена. Все восхищены действиями Советского Союза. Что же о нас скажут, если мы пойдем на уничтожение предателя. Поэтому запрещаю принимать какие-либо меры в отношении Гузенко. Надо во всем разобраться и назначить специальную авторитетную комиссию. Пусть ее возглавит Маленков».
Секретным решением Политбюро была создана специальная комиссия в составе Маленкова (председатель), Берии, Абакумова, Кузнецова, Меркулова. Секретарем назначили Момулова, помощника Берии.
Гузенко, разумеется, и не подозревал о таком благоприятном для него решении Сталина. Если бы он об этом знал, то перестал бы ощущать почти животный страх, появляясь на публике или выступая по местному телевидению. Теперь, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос: могла бы советская военная разведка добраться до Гузенко; несмотря на то, что его постоянно и усиленно охраняли? Анализируя подобные истории и широкие возможности разведки, не исключаю, что рано или поздно акция возмездия против него была бы успешно проведена.
Комиссия Маленкова заседала почти ежедневно с 12 часов и до позднего вечера с кратким перерывом на обед.
Заседания проходили в кабинете Берии на Лубянке. Меня вызвали в первый же день заседания комиссии. С каким чувством я направлялся туда, догадаться нетрудно. Тогда уже все достаточно хорошо знали о том, что происходило за стенами мрачного и страшного здания на Лубянской площади. Было также известно и о неограниченной власти тех, кто там работал.
Мне приказали явиться через первый подъезд. Я неоднократно бывал в этом здании в Управлении политической разведки, но через первый подъезд никогда не проходил.
Открыв дверь, я сразу почувствовал, что часовых уже известили о моем приходе. Весь пропускной механизм, как всегда, работал слаженно и безотказно, и меня пропустили, ни о чем не спрашивая и не говоря ни слова. Не успел я опомниться, как помощник Берии Момулов открыл передо мной дверь в кабинет своего шефа. Войдя, я по-военному отрапортовал: «Полковник Мильштейн явился по вашему приказанию». В комнате царило молчание, никто не ответил на мои слова. Я продолжал стоять по стойке смирно. Через какое-то время я все-таки решил оглядеться и сориентироваться. Слева от меня в дальнем углу стоял письменный стол, рядом маленький столик с батареей разноцветных телефонов. В центре кабинета находился большой прямоугольный стол для совещаний со стульями по обе стороны и председательским креслом во главе стола. В этом кресле сидел Берия, одетый в черный костюм и белую рубашку с галстуком. Он сидел словно китайский богдыхан, вобрав голову в плечи, и пристально глядел на меня через свое зловещее пенсне. Казалось, что это не пенсне, а какой-то колдовской прибор, через который он просматривал тебя насквозь. Справа от него устроился Маленков в серой гимнастерке-толстовке, безучастный, усталый, с серыми мешками под глазами. Странно было видеть такое размещение. Маленков — председатель — сидел на углу стола, а Берия занимал командное место. И мне стало ясно, что здесь царствует всесильный министр внутренних дел — Лаврентий Павлович Берия. И вовсе не случайно комиссия работала именно в его кабинете. По другую сторону стола сидели все остальные члены комиссии, большинство из них — в генеральской форме. Я заметил Кузнецова. Остальных, одетых в форму сотрудников госбезопасности, я в лицо не знал. Все эти люди смотрели на меня с хмурым и, как мне казалось, враждебным выражением. Потом, уже в процессе допроса, я обратил внимание, какими они становились подобострастными, когда к ним обращался Берия.
Затем начался допрос. Мне не предложили присесть, и я продолжал стоять по стойке смирно. Берия хлестал меня вопросами, как кнутом. Все началось с моей поездки в Канаду в 1944 году. Обращался он ко мне исключительно на «ты». Вопросы были приблизительно следующего содержания: «Кому сказал о своих подозрениях?», «Кому еще говорил об этом?», «Почему не пришел сразу же к нам, на Лубянку?» Берия интересовался, не заявлял ли я о своих подозрениях кому-нибудь в его ведомстве. Я твердо ответил, что ни с кем из его ведомства не встречался, полагая, что вполне достаточно информировать свое начальство. Меня в какой-то степени спас Кузнецов, подтвердив, что о своих подозрениях я своевременно сообщил начальнику ГРУ и начальнику кадров своего управления.
