Затем посыпались вопросы о людях, которые проходили по этому делу. При этом, чтобы, видимо, поймать меня на лжи, Берия не называл фамилии, а выкрикивал только клички агентов: «Кто такой «Алек»?», «Кто такой «Ламонт»?»… Но все клички мне были знакомы, и я ни разу не ошибся в этом море псевдонимов.
Мое преимущество заключалось в том, что я в то время обладал хорошей профессиональной памятью и хранил в голове сотни имен, фамилий и кличек. Возможно, я просто был еще молодым. Мне только что исполнилось 35 лет…
Назвав около десятка имен, Берия был ошарашен моими правильными и четкими ответами, которые он сверял с лежавшей перед ним справкой. Допрос превращался в какую-то зловещую игру. Он произносил какое-нибудь имя и тут же требовал быстрого ответа, все время пытаясь сбить меня с толку. Все остальные участники правительственной комиссии молчали, лишь иногда искоса поглядывая то на Берию, то на меня. Судя по виду Кузнецова, он был доволен моими ответами.
В конце концов, Маленков прервал Берию, произнеся своим тихим и усталым голосом:
— Лаврентий Павлович, я думаю, пока хватит. Не будем терять время. На сегодня отпустим полковника.
Берия ему не ответил. Молча еще раз перелистал лежащую перед ним справку и махнул мне рукой, давая понять, что я свободен.
Я вышел в коридор взмокший, опустошенный, взволнованный и только в машине немного пришел в себя. Все завершилось благополучно, а могло быть иначе, особенно если бы я им чем-то не понравился. И тогда — прощай работа, да что там работа — семья, товарищи, да и сама жизнь. Такие мысли бродили в моей голове, когда я возвращался на службу.
Комиссия продолжала вести расследование, и меня чуть ли не каждый день вызывали на ее заседания в самое разное время суток: и днем, и ночью. Обычно поздно ночью (часа в два) меня вызывал Кузнецов к себе в кабинет и инструктировал, какие материалы я ему должен подготовить к одиннадцати часам утра, а сам уходил спать. Утром, в одиннадцать часов, я уже был у него, усталый и невыспавшийся. Он, отдохнувший, в это время пил чай с лимоном и с явным аппетитом поглощал сдобную булочку. Выслушав мой отчет и получив необходимые материалы, он отпускал меня, и я шел в свой кабинет (мы находились в разных зданиях). Однажды, около часа дня, он позвонил мне по правительственной связи и сказал, чтобы я никуда не отлучался и был все время у телефона. В это время мы размещались по адресу: Гоголевский бульвар, 6.
После нескольких бессонных ночей я чувствовал себя прескверно и уже с трудом воспринимал происходящее. У меня в кабинете стоял большой диван, и я решил немного отдохнуть. Адъютант куда-то отлучился. Боясь заснуть и пропустить телефонный звонок, я проглотил специальную пилюлю (когда-то эти пилюли я лично выдавал разведчикам, чтобы они бодрствовали ночью).
Я прилег на диван и, несмотря на принятое антиснотворное средство, тут же заснул мертвым сном. Сквозь дрему мне казалось, что я слышу надоедливый звонок будильника, но я не обращал внимания на этот звук, пока до моего сознания не дошло, что это телефон правительственной связи.
Я тотчас вскочил с дивана и почувствовал, как тело покрылось холодным потом. Схватив трубку, я по возможности спокойным голосом представился. В ответ раздались крики, ругань и какие-то непонятные слова. Разговор по существу свелся к следующему:
— Я вам приказал сидеть неотлучно у телефона и ждать звонка. А вы где шатаетесь, почему вы нарушили приказ?
Сквозь нескончаемую ругань я пытался оправдаться тем, что на минуту выходил в уборную. Но брань продолжалась. Наконец Кузнецов прервал поток ругательств и приказал: «Немедленно приезжайте на Лубянку».
На этот раз я ехал туда не только в расстроенных чувствах, но и с ощущением грядущей опасности. Одним словом, я чувствовал себя на краю пропасти.
Войдя в кабинет Берии я понял, что комиссия заканчивает свою работу. На меня никто особого внимания не обратил. Члены комиссии продолжали что-то обсуждать. Фактически председательствовал опять Берия. Снова никто не предложил мне присесть, и я оставался стоять по стойке смирно. В какой-то момент Берия пристально посмотрел на меня через свое пенсне и спросил о том, что мог знать Гузенко о работе спецорганов в других странах. И я почему-то назвал фамилию Витчака. Под этим псевдонимом скрывался наш секретный агент — З. В. Литвин, хорошо знавший язык и устроившийся на работу в университет Южной Калифорнии. В то время Витчак никакой разведывательной деятельностью против Соединенных Штатов не занимался. Он проживал в этой стране по канадскому паспорту. Мы же готовили ему в Канаде новое удостоверение личности. Во время моего пребывания в США мы с ним встречались, проведя в интересной беседе целый день. Берия спросил, какие меры мы приняли для его немедленного отзыва из Соединенных Штатов. Выслушав меня, он промолчал. И это был хороший знак. Американцы, между тем, устроили за Витчаком неотступную слежку, но ему удалось благополучно вернуться в Союз, и затем он долгие годы работал в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук.
…На следующее утро после этого допроса меня снова вызвал Кузнецов. Он сидел за своим столом мрачный и чем-то недовольный.
— Ну, что нового? — спросил он меня угрюмо.
Я ничего не ответил, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы.
— Комиссия завершила свою работу, — промолвил, выждав паузу, «Кузнецов.
Я продолжал молчать, будучи не в состоянии выдавить из себя ни слова. Он тоже некоторое время сидел молча, опустив голову вниз.
— Буря пронеслась мимо нас, — наконец прервал он молчание. Но говорил он как бы не со мной, а с кем-то посторонним. — Заботин, его жена и сын арестованы, остальных решили не наказывать.
Я видел, что он сам еще не знает, правильно ли все это или нет.
Что касается меня, то я считал такое решение несправедливым. Кроме того, я не понимал, какими высшими государственными интересами можно объяснить арест ни в чем не повинных жены и сына Заботина. Но, признаюсь, не сказал ни слова, лишь ушел от Кузнецова расстроенный и подавленный.
Заботин и его семья просидели в тюрьме недолго. Выйдя из заключения, Заботин развелся со своей женой, женился вновь на простой деревенской женщине и уехал из Москвы в провинцию, где вскоре скончался. Жизнь его сына была искалечена. Что с ним в конце концов стало, я не знаю.
Что же касается Мотинова, Рогова, Соколова, то к ним судьба оказалась более благосклонна. Они продолжали работать в ГРУ, дослужились, как я уже писал, до генералов и в начале 90-х годов находились либо в отставке, либо в запасе.
