них уже погибли, и еще многие тысячи были ранены. Казалось очевидным, что чем дольше затягивается война, тем больше наши войска становятся мишенями для врага, которого они часто не видят и не понимают.
Возвращаясь в США, я не мог избавиться от мысли о том, что эти дети расплачиваются за высокомерие таких людей, как Дик Чейни и Дональд Рамсфелд, которые поспешно втянули нас в войну, основываясь на ошибочной информации, и отказались, тем не менее, полностью продумать последствия. Тот факт, что более половины моих коллег-демократов одобрили это фиаско, наполнил меня беспокойством совершенно иного рода. Я задавался вопросом, что может случиться со мной, чем дольше я оставался в Вашингтоне, чем больше вживался и чувствовал себя комфортно. Теперь я видел, как это может произойти — как инкрементализм и декорум, бесконечное позиционирование для следующих выборов и групповое мышление панелей кабельных новостей — все это сговорилось, чтобы разрушить ваши лучшие инстинкты и уничтожить вашу независимость, пока все, во что вы когда-то верили, не будет полностью потеряно.
Если раньше я был на грани довольства, считая, что нахожусь на правильной работе, занимаюсь нужным делом в приемлемом темпе, то Катрина и мой визит в Ирак положили конец всему этому. Перемены должны были наступить быстрее — и мне предстояло решить, какую роль я буду играть в их осуществлении.
Не проходит ни одной недели, чтобы я не встретил кого-нибудь — друга, сторонника, знакомого или совершенно незнакомого человека, который настаивает на том, что с первой встречи со мной или когда услышал мое выступление по телевидению, он знал, что я буду президентом. Они говорят мне это с любовью, убежденностью и определенной долей гордости за свою политическую проницательность, талант или прорицание. Иногда они облекают это в религиозную форму. У Бога был план для вас, говорят они мне. Я улыбаюсь и говорю, что хотел бы, чтобы они сказали мне это, когда я думал о том, чтобы баллотироваться; это избавило бы меня от многих стрессов и сомнений в себе.
По правде говоря, я никогда не верил в судьбу. Меня беспокоит то, что она поощряет покорность среди бедных и самоуспокоенность среди сильных мира сего. Я подозреваю, что Божий план, каким бы он ни был, действует в масштабах, слишком больших, чтобы признать наши земные несчастья; что в течение одной жизни случайности и обстоятельства определяют больше, чем мы хотим признать; и что лучшее, что мы можем сделать, это попытаться соотнести себя с тем, что мы считаем правильным, и построить некоторый смысл из нашей путаницы, и с изяществом и нервом играть в каждый момент с той рукой, которая нам выпала.
Я знаю, что к весне 2006 года идея о том, что я буду баллотироваться в президенты на следующих выборах, хотя и оставалась маловероятной, уже не казалась мне чем-то из ряда вон выходящим. Каждый день наш офис в Сенате был завален запросами СМИ. Мы получали в два раза больше почты, чем другие сенаторы. Каждая партия штата и каждый кандидат на ноябрьских промежуточных выборах хотели, чтобы я стал хедлайнером их мероприятий. А наши заученные отрицания того, что я планирую баллотироваться, только разжигали спекуляции.
Однажды днем Пит Раус вошел в мой кабинет и закрыл за собой дверь.
"Я хочу спросить тебя кое о чем", — сказал он.
Я поднял глаза от писем избирателей, которые подписывал. "Стреляй".
"Изменились ли ваши планы на 2008 год?"
"Я не знаю. Должны ли они?"
Пит пожал плечами. "Я думаю, что первоначальный план остаться в стороне от внимания и сосредоточиться на Иллинойсе имел смысл. Но ваш профиль не падает. Если есть хоть малейший шанс, что ты рассматриваешь этот вариант, я бы хотел написать служебную записку с описанием того, что нам нужно сделать, чтобы сохранить твои возможности. Вы не против?"
Я откинулся в кресле и уставился в потолок, осознавая последствия своего ответа. "Логично", — наконец сказал я.
"Хорошо?" спросил Пит.
"Хорошо." Я кивнула, возвращаясь к своим бумагам.
"Мастер меморандумов" — так некоторые сотрудники называли Пита. В его руках ничтожный меморандум превращался в форму искусства, каждый из них был эффективным и, как ни странно, вдохновляющим. Через несколько дней он распространил пересмотренную дорожную карту на оставшуюся часть года для рассмотрения моей командой. Она предусматривала расширение графика поездок для поддержки большего числа кандидатов-демократов на промежуточных выборах, встречи с влиятельными партийными чиновниками и донорами, а также переработанную речь.
В последующие месяцы я следовал этому плану, представляя себя и свои идеи перед новой аудиторией, оказывая поддержку демократам в колеблющихся штатах и колеблющихся округах и путешествуя по тем уголкам страны, где я никогда не был. От ужина Джефферсона-Джексона в Западной Вирджинии до ужина Моррисона-Эксона в Небраске — мы посетили их все, собрав полные залы и сплотив войска. Однако каждый раз, когда кто-то спрашивал, собираюсь ли я баллотироваться в президенты, я продолжал отнекиваться. "Сейчас я сосредоточен на том, чтобы вернуть Бена Нельсона в Сенат, где он нам нужен", — говорил я.
Обманывал ли я их? Обманывал ли я себя? Трудно сказать. Я проверял, я полагаю, прощупывал, пытался соотнести то, что я видел и чувствовал, путешествуя по стране, с абсурдностью начала национальной кампании. Я знал, что жизнеспособная президентская кандидатура — это не то, во что ты просто вляпался. Если все сделано правильно, это глубоко стратегическое начинание, медленно и тихо выстраиваемое в течение долгого времени, требующее не только уверенности и убежденности, но и кучи денег, а также достаточного количества обязательств и доброй воли со стороны других людей, чтобы провести вас через все пятьдесят штатов и два года подряд на праймериз и голосованиях.
Уже несколько моих коллег-сенаторов-демократов — Джо Байден, Крис Додд, Эван Байх и, конечно же, Хиллари Клинтон — заложили основу для возможного участия в выборах. Некоторые из них уже баллотировались раньше; все готовились годами и имели опытных сотрудников, доноров и местных чиновников, готовых помочь. В отличие от меня, большинство из них могли похвастаться значимыми законодательными достижениями. И они мне нравились. Они хорошо ко мне относились, в целом разделяли мои взгляды на проблемы и были более чем способны провести эффективную кампанию и, более того, создать эффективный Белый дом. Если я убеждался, что могу увлечь избирателей так, как они не
