служил мне верой и правдой пятнадцать лет, Роберт, это целая жизнь! Теперь ты устал, и я тебя понимаю. Но…
Он замолчал на пару секунд, потом продолжил:
– Но, Роберт, в последний раз! Пожалуйста, прошу тебя! Обещаю потом тебя не тревожить. Пусть я умру, если нарушу слово! Завтра ты будешь свободен, нет, даже сегодня! Честное слово, Богом клянусь! Только один последний раз.
Бобик стоял, не шелохнувшись: в кромешной тьме голос хозяина звучал настолько проникновенно, как никогда не звучал на свету. Бобику стало страшно и больно одновременно, он вдруг внутренним зрением увидел, что будет дальше, когда они выйдут на улицу и пойдут, натыкаясь на все невидимые препятствия, но это уже было не важно. И еще кроме страха и боли Бобик впервые ощутил любовь, которая, кажется, и состояла из этих двух чувств. Он сделал несколько шагов и уткнулся головой в колени хозяина.
– Не плачь, – сказал он ему. – Я готов.
– Спасибо, – прошептал хозяин, пристегивая к ошейнику поводок.
Потом они дошли до прихожей, все как всегда, хозяин открыл дверь, и Бобик первым вышел за порог.
– Сынок, – говорила мне моя мать, – не приставай к своему брату. Тем более что он пока не может ответить на твою любовь.
Не слушая ее, я обкладывал спящего брата резиновыми игрушками. Среди них были корова, свинья и попугай – у всех были имена. У самого брата пока не было имени – мои родители никак не могли его придумать.
– Как бы ты хотел назвать братика? – Наконец мать решила узнать мое мнение на этот счет.
– Иисус, – ответил я.
– Как?!
– Иисус Христос!
– Ты совсем глупый! – рассердился отец. – Не смей его так называть, это не смешно!
– Я буду! – упрямо заявил я.
– Мы тебя накажем! – родители повысили голос.
– Пусть!
– Ну, держись!
И меня впервые наказали за моего брата Иисуса Христа.
«Все равно буду так его называть! – твердил я про себя, глотая слезы. – Все равно!»
Брат рос болезненным и очень много плакал. Родители не спали ночами, меняя друг друга у колыбели. Они стали раздражительными и почти не замечали меня.
– Как он? – сразу на пороге спрашивал отец, приходя с работы.
– Тихо, – мать прикладывала указательный палец к губам. – Только что заснул.
– Ох, отлично! – облегченно вздыхал отец.
Тут же из спальни раздавался плач, и они обреченно спешили туда.
– Сил моих больше нет, – как-то сказала измученная мать отцу. – Иногда меня посещают ужасные мысли. Например, зачем мы завели этого ребенка.
– Ну что ты, что ты! – испугался отец. – Нельзя так говорить! Это… это…
Он замолчал, подыскивая подходящее слово, потом решительно произнес:
– Это грех!
Однажды, возвращаясь из школы, я увидел толпу на углу нашего дома. Оказалось, кто-то нашел закопанного младенца. Со всех ног я бросился домой.
Сердце рвалось, в висках бухала кровь, я едва не кричал от ужаса. В прихожей меня вырвало. В квартире было тихо, не так, как у меня внутри.
– Ты заболел? – склонилась надо мной мать.
Не отвечая, я прошел в ванную. Умываясь, я думал, что скажу ей, когда не обнаружу брата. Скажу, что все знаю, что видел толпу на пустыре за домом.
Брат мирно спал в своей кроватке.
Я подошел к нему и встал на колени.
– Иисус Христос жив, – выдохнул я и поцеловал его в щеку.
– Твой брат скоро умрет.
Старая женщина держала в руках фотографию молодого тридцатилетнего парня, сидевшего на корточках и смотревшего прямо на них. Сзади, на фоне каких-то кустов, стояла его жена.
– А она? – глупо спросил Володя, переводя взгляд со старой женщины на молодую.
– А она будет жить долго.
Баба Зина, так звали старушку, поднесла правую руку к левой, которой держала снимок, и провела поверх ладонью. Потом оттянула ее, словно раздувая меха гармошки.
– Видишь, как жизнь ее длится? – спросила она. – А теперь смотри.
Тот же самый жест осекся на расстоянии десяти сантиметров от фотографии.
– И что? – растерянно спросил Володя. – О чем это говорит?
– Ты сам попробуй, – предложила ему баба Зина. – Видишь, как от нее рука в размах пошла, и смотри, как от него еле идет. Как будто не пускает что-то.
Володя попробовал повторить манипуляции и задохнулся, засмущавшись непонятных пассов.
Он удрученно покачал головой, не смея оторвать взгляд от глядевшего на него брата.
– А теперь гляди, как твоя жизнь разливается. – Баба Зина от Володькиного плеча махнула так, что зашевелилась занавеска.
«Ну, хоть моя», – облегченно подумал Володя, но тут же стыд залил глаза слезами.
– Он, – начал говорить Володька и тут же подавился всхлипом. – Он же на десять… десять лет меня младше. Баба Зина! Как же… как же так!
– Ну, так вот, сынок, пришел человек, выполнил свою миссию и ушел.
– Какую еще миссию? – Теперь Володька держал в руке фотографию, всматриваясь в потухшие глаза брата.
Они сидели на диване друг против друга, и баба Зина придвинула к Володькиному заплаканному лицу свое – неожиданно молодое и светлое.
– Так бывает, что человек приходит только для того, чтобы свой род очистить, грехи его взять. Возьмет, сколько сможет, и уходит.
– Чьи грехи, чьи? – еле слышно произнес Володя, закрывая лицо руками.
– Ну чьи? – Баба Зина едва пожала плечом. – Твои, например.
– МОИ? – изумился Володька. – Зачем же ему мои?
– Тут никто не спрашивает зачем.
– Хорошо, – пытаясь успокоиться, заговорил Володька. – А если я сейчас поеду домой и…
– И что? – поддела подбородком баба Зина.
– И что… И свои грехи обратно заберу?
Старая женщина покачала головой.
– Ты пойми, Володя, каждый человек зачем-то на этот свет приходит. Ведь не грешить он приходит, не раздавать свои грехи направо и налево. Род большой, да и грехи эти не те грехи, о каких ты думаешь. И вот всегда находится человек в роду, который все это подчищает. Твой брат тихо умирает, спокойно, затухает, как свеча, а бывает так, что лютой смертью гибнут. И тоже миссию выполняя.
– Что ж, любая смерть – миссия? – зло посмотрел из-под слез Володя.
– Не любая. Есть и такие, которые только уменьшают время жизни для тех, кто «чистить» пришел.
Володька помотал головой, разбрызгивая слезы. Миссии, хуиссии, заебало. Брат действительно умирал. Мать, обеспокоенная его резко ухудшающимся здоровьем, позвонила из другого города и попросила сходить к знакомой бабе Зине, знавшей толк в таких делах и показать ей фотокарточку брата. Может, порчу навели – а ведь его ребенку только год всего исполнился. И вот на те – сходил, сука! Что ему теперь делать? А? Как теперь ему
