Однако на своем пути авторской песне пришлось преодолевать множество препятствий в виде официального непризнания, несправедливой критики со стороны «профессиональных» поэтов и композиторов (как будто профессионализм определяется принадлежностью к тому или иному Союзу — писателей или композиторов) и всевозможных запретов. Во второй половине 60-х годов началась настоящая тотальная травля «человека с гитарой», в результате чего авторская песня перешла на полулегальное положение: она не звучала по радио и телевидению, редко записывалась на пластинки, публичные выступления исполнителей почти никогда не имели официального статуса.
Что же касается противопоставления профессиональных композиторов бардам, то, по мнению композитора С. Слонимского, «оно создавалось искусственно композиторами-песенниками, пишущими массовые песни в русле официозной идеологии. К сожалению, эта тенденция сохраняется и в наше время. С этим предрассудком давно пора покончить. На самом деле авторская песня ни в коей мере не противостоит, а, напротив, обогащает и оперу, и симфонию, и другие жанры классической музыки. Мы можем это видеть на примерах сотрудничества наиболее талантливых поющих поэтов и профессиональных композиторов (Б. Окуджава — И. Шварц)»[230]. Также это заметно и в творчестве таких композиторов, как М. Таривердиев и В. Дашкевич, в частности в их вокальных циклах: М. Таривердиева для кинофильма режиссера Э. Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром» (на стихи М. Цветаевой, Б. Ахмадулиной и др. поэтов), в котором они звучат в исполнении С. Никитина и А. Пугачевой, В. Дашкевича — в его цикле на стихи В. Маяковского, написанном для Е. Кам-буровой. С. Слонимский считает, что «честная, правдивая бардовская и вокальная песня протягивают друг другу руки. Городской фольклор раскрепощает мелодику классических произведений. Оторванная от бытовой интонации, музыка совершенно нежизненна — бытовые интонации придают ей живучесть, жизнеспособность. Наиболее талантливые из поющих поэтов весьма чутки к классической музыке»[231].
О западной традиции в авторской песне
Прежде всего, попробуем представить, каким был взгляд «со стороны» на русскую звучащую поэзию и ее авторов. Российскую авторскую песню на Западе называли то «песнями протеста», то «гитарной поэзией» (G. S. Smith), то «гитарной лирикой» (К. Lebedewa), а авто-ров-исполнителей — то «бардами», то «балладистами» («балладниками»), таким образом, как бы улавливая самую ее сущность: оппозиционность, синкретичность и балладное начало. Не углубляясь в средневековую традицию бардов, менестрелей и миннезингеров, мы сосредоточимся на более близких по времени и потому очевидных влияниях французского шансона и зонгов Б. Брехта.
Среди продолжателей традиций французского шансона наиболее яркими, несомненно, являются Александр Вертинский и Булат Окуджава с характерным для них романсово-лирическим началом, которое проявилось во всем: в мелодраматической тематике произведений, в их мелодике и манере исполнения.
А. Вертинский первым разрушил канон, создавая свою эстетику эстрады: маска Пьеро, необычный для того времени распев стиха, необыкновенный артистизм, подчеркнуто театральный жест. Его мелодиям присуща некоторая декламационность, почти речитативность, что роднит их с французским шансоном. Думается, что Вертинский, продолжая традиции классического французского шансона, в какой-то степени даже предвосхитил появление таких знаменитых французских шансонье XX века, как Ив Монтан, Шарль Азнавур и др. с характерной для них речевой выразительностью и пластикой.
В одном из интервью Б. Окуджава сказал, что он «очень быстро воспринял законы эстрады». В какой-то степени это справедливо, ведь эстрада как вид искусства требует от выходящего на сиену некоторого артистизма, необходимого для создания образа. Окуджава, безусловно, вобрал в себя то лучшее, что присуще эстраде, ломая при этом стереотипы. Однако так же, как и Вертинский, он разрушал каноны и тут же создавал свои, утверждая новую эстетику эстрады и отвергая при этом такой ее важнейший компонент, как зрелищность: джинсы и кожаная куртка вместо концертного костюма, мягкая, доверительная манера исполнения, близкая к проговору, — вместо профессионально поставленных голосов эстрадных певцов. В конце концов Окуджава создал свой собственный стиль, отличительной чертой которого является естественный, природный артистизм, во многом берущий свое начало в традициях французского шансона, и органичную манеру исполнения, основа которой — текучесть мелодии, образов:
Ты течешь, как река. Странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах, Арбат, мой Арбат,
Ты — мое призвание.
Ты — и радость моя, и моя беда[232]. (II, 213)
Интересно, что этой текучестью сглаживается и отрывочность мысли (сходство с рекой — «странность» названия — эмоциональное восприятие и отношение поэта), и необычная аллитерация этого текста— значительное присутствие звука [р], хотя традиционно плавность достигается использованием [л] в сочетании с [р].
Большое влияние на творческую манеру Окуджавы оказал французский певец Ив Монтан, приезд и концерты которого в декабре 1956 — январе 1957 годов имели огромный успех и стали значительным событием в культурной жизни страны. Сам Окуджава признавал факт его творческого воздействия: «На меня, между прочим, повлиял Ив Монтан, который пел о Париже, и песни были очень теплые, очень личные. Мне захотелось и о Москве написать что-то похожее»[233].
Некоторые интонации Булата Окуджавы оказываются созвучными интонациям Жака Бреля (например, в «Песенке о московском муравье» Окуджавы и «Песенке старых влюбленных» Бреля), а автору статьи «Булат Окуджава в Париже» из всех французских шансонье больше всего он напоминает Жоржа Брассенса и по манере, и по жанру — «la condition humaine, человеческая участь»[234].
Есть еще одно качество, которое роднит творчество Окуджавы с французским шансоном (в значительной степени оно характерно и для русского романса), — это смелое использование банальности и шаблона. Но, как известно, банальность — это «многократно закрепленная закономерность», а умение «оживлять в банальности ее изначальную небанальность» (С. Бирюкова) и позволяет создавать подлинные шедевры — произведения искусства.
Однако, продолжая шансонно-романсовую традицию, Б. Окуджава обнаруживает и некоторое родство с брехтовской остраненностью через открытость и непосредственность своей творческой манеры, в основе которой лежит «театральность как выстроенность, строгое следование ритуалу и раскрепощенность»[235].
