обошелся ему в два рубля с полтиной), одежды и визиты к неким женщинам — Машеньке, Саше и Оле, которые требовали больших трат. В январе Добролюбов потратил на два визита к Машеньке восемь рублей (более четверти месячных расходов), в феврале восемь рублей было уплачено Саше и Оле, в марте — три рубля Машеньке за один визит, в апреле — ей же шесть рублей за два визита, в мае потрачено на два визита к Машеньке пять рублей
{154}.
Кто же такие эти Машенька, Оля и Саша?
Машенька и Тереза
«Добролюбов был очень влюбчив. Пассий у него было много». Эту фразу, сказанную Чернышевским отбывавшему вместе с ним каторгу Сергею Стахевичу {155}, в 1930-е годы выхватил меткий глаз Набокова и сделал значимой характеристикой Добролюбова в четвертой главе романа «Дар». Установка Набокова на развенчание мифов, насаждаемых вокруг радикалов 1860-х, проявилась и в несколько утрированном, без пиетета, изображении Добролюбова, влюбленного в проститутку. Но и проницательному Набокову, с карандашом штудировавшему в Берлинской государственной библиотеке «Материалы для биографии Н. А. Добролюбова», изданные Чернышевским в 1890 году, многие сведения о Добролюбове были неизвестны, поскольку не вся его переписка до сих пор опубликована. Взгляд биографа-историка побуждает, конечно, к более взвешенному, чем у Набокова, подходу к «приватному», которое в творчестве и поведении Добролюбова и Чернышевского сложно соотносится с «публичным» и дает ключ к пониманию психологических посылок и прагматики многих их текстов.
Чернышевский тщательно отбирал письма и факты из жизни друга для публикации в 1862 и 1890 годах материалов для его биографии. Добролюбову «разрешалось» любить только мать и сестер, а глухие упоминания о некоей девушке «В. Д.» при публикации писем затушевывались. Н. А. Некрасов в предисловии к публикации стихотворений Добролюбова и в собственном стихотворении «Памяти Добролюбова» (1864) создал освобожденный от всего плотского и земного аскетический образ юноши-гения, принесшего личную жизнь в жертву общественному служению.
Неудивительно, что в полувековую годовщину смерти Добролюбова в 1911 году исследователи его жизни в один голос заявили, что его подлинная жизнь сильно отличается от легенды, сотворенной его первым биографом Чернышевским. Были предприняты попытки реконструировать цепь сердечных увлечений критика, составить эдакий «донжуанский список» на основе частично опубликованного в 1909 году дневника Добролюбова. В него вошли шесть женщин: Феничка Щепотьева, Тереза Грюнвальд, Анна Сократовна Васильева, некая Клеменс, Эмилия Телье, Ильдегонде Фиокки. Разумеется, привязанности разной глубины оставили неравноценные следы в жизненной и — важнее — творческой биографии критика.
Видимо, главной его любовью осталась Тереза Карловна Грюнвальд, непростая судьба которой ярче всего прослеживается в ее письмах «Колиньке», как она неизменно называла Добролюбова [11]. Известные исследователям с 1910-х годов, они, однако, оказывались табуированными в советское время. Даже в 1930-е годы, когда без купюр публиковался откровеннейший дневник Добролюбова и провозглашалось снятие антагонизма между эротической страстностью его натуры и революционностью взглядов (наиболее последовательно — в трудах главного «добролюбоведа» Валериана Лебедева-Полянского {156}), письма Грюнвальд не были изданы. В 1950—1960-х годах, во время подготовки собрания сочинений Добролюбова, письма были упомянуты в примечаниях {157}, использованы в комментарии, но так и не опубликованы, хотя содержат ценнейшие сведения об отношениях Грюнвальд с Добролюбовым в 1858–1861 годах. Известный биограф Добролюбова и комментатор собрания его сочинений Б. Ф. Егоров сообщил нам в письме от 5 июня 2016 года, что при подготовке издания дневников цензоры и руководство издательства «Художественная литература» заставили вырезать наиболее откровенные места, опубликованные в 1931 году, отчего и появились купюры, обозначенные угловыми скобками. 4 января 1964 года Борис Федорович записал в своем дневнике: «Недавно был любопыт[ный] разговор о рев[олюционерах-] демократах — в связи с дневником Добролюбова (кот[орый] в Гослитиздате собираются издавать с купюрами: на днях было бурное собрание в Гослитиздате, где все 5 членов редколлегии + Бухштаб + я доказывали вред — особенно политический — купюр, но Гослитиздат[ское] начальство — Щипунов — стойко стоял на своем. 5 членов решили писать в ЦК письмо» {158}. Ханжеский дух 1960—1970-х годов не только блокировал полное, без купюр, издание дневников Добролюбова, но и делал невозможным публикацию писем Терезы Грюнвальд.
Показательно, что сам критик предвидел подобную реакцию на чрезмерную интимность своих излияний. В дневнике 1857 года, описывая испытанный им приступ сексуального возбуждения и «истерики» после прочтения рассказа Тургенева «Три встречи» и мыслей о Машеньке, Добролюбов как будто обращался к потомкам:
«Ну, зачем я написал эти строки? Ведь, может быть, их прочтет кто-нибудь и, полный целомудренного идеализма, с отвращением сделает гримасу и пожалеет о человеке, у которого не могло остаться чистым даже одно из святейших, высоких, редких мгновений — мгновение сердечного увлечения искусством… Ну, пусть строгие ценители и судьи найдут неприличным мое замечание; физиологический факт всё-таки остается. Кстати, вспомнил я слова Разина (журналист и педагог, знакомый Добролюбова. — А. В.), который уверял меня, что стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» написано в минуты самого гадкого разгула в одном из мерзких домов… Прежде я не хотел верить этому, но теперь не вижу в этих двух вещах особенной несовместимости» {159}.
Подобных судей Добролюбова в XX веке нашлось немало. Но важно другое: как он оправдывает себя, какие доводы для этого использует. В этой цитате встает в полный рост центральное противоречие короткой добролюбовской жизни — разрыв между «духом» и «плотью», идеями и желаниями, идеалом и действительностью, литературой (Лермонтов) и жизнью (разврат).
Рассказывая об отношениях Добролюбова и Терезы, мы будем постоянно цитировать небольшие записочки и более пространные письма, уникальные не только потому, что повествуют о любовной и бытовой стороне жизни критика, но и потому, что для русской литературы и истории середины XIX века это единственный документ такого рода — личные письма проститутки, в подробностях описывающей повседневный быт, нехитрые увеселения, болезни и хвори, эмоции, попытки изменить свою жизнь, горькие мытарства и нужду, фантазии и мечтания. Всё это читатель хорошо представляет себе по колоритным героиням романов Достоевского — Сонечке Мармеладовой из «Преступления и наказания» и Лизе из «Записок из подполья». Когда читаешь наиболее эмоциональные страницы писем Грюнвальд, невозможно не увидеть ее сходства и в то же время различия с героинями Достоевского. Тереза Карловна, конечно же, не обладала столь сильной натурой и характером. Скорее это была несчастная, но прагматичная женщина, отчаянно стремившаяся при помощи Добролюбова любыми способами (даже прибегая ко лжи) вырваться из затянувшего ее круга, но реализовавшая эту возможность лишь отчасти.
В самом конце 1856 года в жизни Добролюбова произошло событие,
