Ознакомительная версия.
На Рождество мы посетили Экс-эн-Прованс чтобы устроить праздничный обед для одиноких, заброшенных английских солдат, расквартированных там. Несколько воспитательниц-англичанок из Перпиньяна доставили продукты к обеду. Поскольку было холодно, мы предложили им переночевать в отеле, а уехать следующим утром. Мисс Ларкинс, самая красивая из всех девушек, рассказала мне после вечеринки: «Офицер, расположившийся в соседней со мной спальне, когда я вошла, постучал в стенку и спросил: „Должен ли я зажечь свой огонь?“. На что я сказала: „Надеюсь, ты не ответила“. „О, нет, конечно, нет“».
Однажды на станции мы встретились с сэром Хью Манро и его двумя дочерями, которые в Тарасконе распределяли английские посылки. Младшая, Кармен, была небольшого росточка, миловидной. Сестра была высокой, держала себя с большим достоинством и носила большие бриллиантовые серьги, несколько странно контрастирующими с ее голубой хлопчатобумажной униформой Красного Креста.
В то же время, когда мы познакомились с семейством Манро, мы встретили квакера Ковентри, который мгновенно же влюбился в обеих сестер Манро. Он служил в сербской армии и в Ниме у него был друг Матич, сербский офицер, бывший студент-юрист в Экс-эн-Прованс. Мы взяли обоих в поездку по госпиталям, пристроив на подножке автомобиля. Когда автомобиль попадал на скверный участок дороги, Матич соскакивал с подножки как птица, чтобы уравновесить машину. Гертруда и я спросили, пойдут ли они на пикник, если я устрою. Матич ответил: «Спасибо, но нет. Американцы любят кушать на открытом воздухе, но все, что я прошу — крышу над головой».
Сэр Хью Манро спросил Гертруду, интересуется ли она живописью. В ответ Гертруда рассмеялась: «У меня большая коллекция современной живописи». Сэр Хью ответил: «Моя живопись не современная, но коллекция большая. У вас какие художники?». Она ответила. «А у меня картины Тициана, Рубенса, Рембрандта». Пока он перечислял, Кармен шепнула мне: «В Англии об этом никто не знает, потому что семья никогда не платила за них налоги».
Объявили, что около Нима будут расквартированы американские солдаты. Для их лагеря уже выделили территорию. Это были солдаты с Юга и среди них были солдаты-негры. Гертруда заметила доктору Фабру: «Ждите трений между южанами и неграми». «Что вы имеете в виду?» — спросил доктор Фабр. «Они не любят друг друга», — ответила Гертруда. «Я нахожу это совершенно нецивилизованным», — сказал доктор Фабр.
Каждодневные новости с фронта воодушевляли все больше. Союзники продвигались к Страсбургу и к нашему удивлению однажды утром объявили о перемирии. Я была в шоке: «Что, немцев уже победили?». У меня навернулись слезы облегчения. «Успокойся! — сказала Гертруда. — Ты не имеешь права показывать слезы сочувствия тем французам, чьих сыновей больше не будут убивать».
Миссис Лэтроп прислала телеграмму, интересуясь, знаем ли мы немецкий язык. Если да, то мы должны закрыть нашу базу, немедленно вернуться в Париж и готовиться открыть такой же пункт помощи в Эльзасе. С ответом мы не колебались: обе говорим по-немецки и вернемся в Париж как можно скорее.
Я раздала оставшиеся бинты и медикаменты монахине, которая возвращалась в Иерусалим. Во время войны монахинь попросили поработать во французских госпиталях, но после войны у этих монахинь не было достаточно денег, чтобы платить за униформу, как того требовало французское правительство. Монахиня взяла продукты, а в ответ дала какие-то маленькие медали, которые хранились у меня, пока немцы их не забрали во время Второй мировой войны.
В Париже мы оставались недолго. Гертруда и я купили меховые авиаторские куртки и вязаные свитера. Уложили все в автомобиль и одним заледенелым утром направились в Эльзас. Провели первую ночь в маленьком отеле, где нам выделили номер, который в следующую ночь предназначался для мисс Маргарет Уилсон, дочери Президента. Меня предупредили, чтобы на полу не было никаких следов — ни духов, ни талька, ни пудры — у них нет времени чистить полы перед ее утренним прибытием.
Во второй половине дня мы нагнали французскую армию, тоже следовавшую в Эльзас, и попали из-за нее в передрягу. Лошади, везшие полевую кухню, взбунтовались и столкнулись с автомобилем. В результате погнулась тяга рулевого управления, разбился ящик с инструментами, находившийся на подножке. Я вышла из автомобиля, собрала инструменты. Лошади разбили также и стекло, поэтому, когда мы добрались до Нанси, автомобиль уже носило из стороны в сторону по всей дороге, а меня до неприличия покрыло грязью.
В Нанси мы направились в штаб нашей организации, где нас тепло приняли, но были поражены нашим видом. Мы перекусили, отправились спать, и, встав рано, осмотрели место сражения. После ленча в известном и шикарном ресторане Вебер мы продолжили наш путь к Малхаусу, месту нашего будущего штаба.
Очень скоро мы оказались в безлюдной местности. Дорога была унылой и голой, приводной ремень вентилятора лопнул. Гертруда попробовала скрепить его шпилькой. В этот момент на дороге навстречу нам появился французский армейский автомобиль. Гертруда помахала ему. Я сразу же заметила, что шофером был солдат, а на заднем сидении — два генерала. Я сказала: «Осторожно, моя дорогая, там генералы». «Неважно», — ответила Гертруда.
Солдат спросил разрешения у своих офицеров исправить наш автомобиль, они кивнули в знак согласия. Водитель подошел к автомобилю, посмотрел: «О, у меня есть нечто получше, чем шпилька». В мгновение ока он соединил ремень и вернул его на место. У меня был запас сигарет от Британского Красного Креста, из которого я выделила ему достаточное количество для выражения своей признательности.
В Малхаусе мы предъявили свои рекомендации, одну — французскому директору, ответственному за сеть госпиталей. Он решил нас передать в руки главного хирурга, чтобы тот смог подыскать нам подходящий отель. Выбранный отель был замечательным, но, как выяснилось, уже был отведен для французских офицеров и туда мы не смогли попасть. Нам порекомендовали небольшой эльзасский отель, в котором мы и провели всю зиму.
Мы приступили к распределению одежды среди эльзасцев, возвращающихся из Германии в родные дома, откуда они были переселены немцами во время войны. Нам выделили большое здание гимназии, где мы распаковали ящики и распределяли одежду. Гертруда бегло, хотя и неправильно изъяснялась по-немецки, но эльзасцы ее понимали. Я пыталась оживить правильный немецкий язык, которому училась, и услышала как эльзаска, ожидавшая своей очереди, сказала стоящей рядом женщине: «Она пруссачка». Гертруда была в восторге.
Ознакомительная версия.
