Спросите меня: почему вы все это сделали? cui bono?[12] и что хорошего принесут эти взгляды? Искренне отвечу: за исключением того, что развлекут читателя, я полагаю, абсолютно ничего. Но если бы меня спросили, чего естественно следовало бы ожидать от обнародования их, я бы ответил, что, во-первых, прочтя их, люди, которые постоянно придираются к другим, научатся смотреть на самих себя и, спрашивая свою собственную совесть, постыдятся бранить то, в чем они сами более или менее виноваты; и, во-вторых, те, кто так любит покой и удобства и пользуется всеми благами, являющимися следствием существования великого и процветающего государства, научатся более терпеливо переносить неудобства, которые не может устранить ни одно правительство на земле, когда поймут невозможность наслаждаться сколько-нибудь значительной долей первых, не испытывая в равной мере последних.
Этого, как я уже сказал, следовало бы естественно ожидать от опубликования изложенных мною взглядов, если бы людей можно было сделать лучше при помощи того, что им говорят. Но поскольку люди в течение уже столь многих столетий не менялись, несмотря на многочисленные поучительные и изощренные писания, при помощи которых предпринимались попытки их исправить, то я не настолько самонадеян, чтобы полагать, что мой столь незначительный пустячок может принести больший успех.
Признав, что этот маленький каприз, вероятно, принесет мало пользы, я считаю себя обязанным показать, что он не может никому принести вреда, ибо, если то, что печатается, не приносит никакой пользы, оно по крайней мере не должно приносить никакого вреда. Для этой цели я написал объяснительные заметки, к которым я и отсылаю читателя в тех местах «Басни», которые, вероятнее всего, могут показаться исключениями из этого правила.
Склонные к осуждению люди, вообще не видевшие моей басни «Возроптавший улей», скажут: что бы вы ни говорили о ней, она была написана только для того, чтобы представить «Комментарии», поскольку сама басня занимает всего десятую часть книги; вместо того чтобы пояснить сомнительные или темные места, вы только наудачу выбрали такие, о которых вам хотелось больше сказать; и вы не только не стремились исправить ошибки, сделанные раньше, но допустили еще худшие и в бессвязных отступлениях показали себя еще более бесстыдным защитником порока, чем в самой басне.
Я не буду тратить понапрасну время, отвечая на эти обвинения: если люди предубеждены, на них не подействуют и самые сильные аргументы; и я знаю, что те, кто считает преступным предполагать необходимость порока в каком бы то ни было случае, никогда не примирятся ни с одной частью этого произведения; но если его внимательно изучить, то все оскорбление, какое оно может нанести, должно вытекать из неправильных заключений, которые, возможно, могут быть выведены из него и которых я никому не пожелаю сделать. Когда я утверждаю, что пороки неотделимы от великих и могущественных обществ и что богатство и величие последних не могут существовать без них, я не говорю, что те отдельные члены общества, которые виновны в каких-либо пороках, не должны постоянно подвергаться порицанию или нести наказание за них, когда они перерастают в преступления.
Я полагаю, что, пока те люди, которые вынуждены постоянно ходить пешком по Лондону, не принимают во внимание ничего, кроме своей одежды и своего личного удобства, среди них найдется мало таких, кто не пожелал бы, чтобы улицы его были гораздо чище, чем они обычно бывают; но если они однажды поймут, что многое из того, что доставляет им неудобство, является результатом изобилия, большого уличного движения и богатства этого могущественного города, то, если они хоть немного заботятся о его процветании, они вряд ли когда-либо захотят, чтобы улицы его были менее грязны. Ибо если мы примем во внимание самые разнообразные материалы, которыми необходимо снабдить множество профессий и ремесел, число которых постоянно растет; огромное количество провизии, напитков и топлива, которое ежедневно потребляется городом, мусор и отходы, которые неизбежно от них остаются; огромное количество лошадей и других животных, которые постоянно заполняют улицы; повозки, экипажи и тяжелые кареты, которые беспрерывно стирают и ломают мостовые, и более всего бесчисленные толпы людей, которые постоянно бродят и топчутся повсюду, во всех его уголках; если, говорю я, мы примем во внимание все это, то обнаружим, что ежеминутно должна образовываться новая и новая грязь; а если учесть, насколько удалены большие улицы от реки, сколько денег и труда надо вложить, чтобы убирать мусор и грязь так же быстро, как они образуются, то надо будет признать, что Лондон просто невозможно сделать более чистым прежде, чем он станет менее процветающим. А теперь я могу спросить: разве не может добропорядочный житель города, рассмотрев все сказанное, утверждать, что грязные улицы — необходимое зло, неотделимое от благосостояния Лондона? И в то же время они ни в коей мере не являются препятствием для чистки обуви, подметания улиц и, следовательно, не наносят вреда ни чистильщикам сапог, ни уборщикам мусора.
Но если бы был задан вопрос безотносительно к выгоде или благосостоянию города, в каком месте, по моему мнению, приятнее всего прогуливаться, никто не сомневался бы в том, что зловонным улицам Лондона я бы предпочел полный свежих ароматов сад или тенистую рощу в сельской местности. Подобным же образом, если бы меня спросили, где, по моему мнению, вероятнее всего люди могут наслаждаться подлинным счастьем, отбросив все мирское величие и тщеславие, я бы предпочел небольшое мирное общество, в котором люди, не вызывая ни зависти, ни преклонения со стороны соседей, довольствовались бы для жизни естественными продуктами, которые производятся в той местности, где они живут; я предпочел бы его огромному скоплению людей, купающихся в богатстве и власти, постоянно покоряющих других силой оружия за рубежом и развращающих себя в своей стране роскошью, завезенной извне.
Вот все, что я сообщил читателю в первом издании, ничего не добавив в качестве предисловия во втором. Но после этого поднялась буря протестов против книги, и тем самым полностью оправдались всегда имевшиеся у меня опасения в отношении справедливости, мудрости, милосердия и честности тех, на чью добрую волю я хотел надеяться. Против нее было вынесено обвинительное заключение большим жюри, ее осудили тысячи людей, вообще не видевших ни одного слова, в ней напечатанного. В присутствии лорд-мэра прочитали проповедь, направленную против нее; полное опровержение ее со дня на день ожидается от одного преподобного духовного лица, которое в своих высказываниях всячески поносит меня и угрожает вот уже в течение пяти месяцев дать мне ответ через два месяца. То, что я сам могу сказать о себе, читатель увидит в моей «Защите», напечатанной в конце книги, где он также найдет обвинительное заключение большого жюри и письмо достопочтенному лорду С., которое настолько наполнено пустой риторикой, что в нем нельзя обнаружить ни аргументов, ни внутренней связности. Автор его демонстрирует прекрасные способности к произнесению ругательств и большую проницательность в отыскании атеизма там, где другие его вообще не могут обнаружить. Он рьяно выступает против безнравственных книг, прямо указывает на «Басню о пчелах» и очень сердит на ее автора; он приводит четыре очень резких эпитета, характеризующих чудовищность его вины, и путем нескольких косвенных намеков, обращенных к толпе (например, на то, что терпеть на земле подобных авторов опасно, или на небесные кары, которым подвергнется весь народ), весьма милосердно препоручает меня ее заботам.
