меня, но она так и не пришла.
Все, что мне нужно было сделать, это показать часы и сказать правду, и все было бы хорошо, но я уже был напуган, пришел в сильное волнение и повел себя как в лихорадке.
Часы исчезли, перешли из моего кармана в костюм, где их прежде не было, и как только это случилось, жандарм вернулся, чтобы задержать меня.
Я перескажу то, что произошло дальше, как можно короче!
Меня изводило отрицать, что я владею часами, но их нашли во время обыска. Итак, ложь погубила меня вместо того, чтобы спасти, она всегда так поступает, я был — вором!
Я был доставлен в Хемниц к следственному судье, провел рождественские каникулы под замком, а не с родителями, и был приговорен к шести неделям тюрьмы.
Защищался ли я и как, прибегал ли я к апелляции, протесту, к любому средству правовой защиты, прошению о помиловании или к адвокату, не знаю, не могу сказать. Те дни ушли из моей памяти, ушли полностью.
По важным психологическим причинам я хотел бы рассказать все максимально искренне и подробно, но, к сожалению, не могу, потому что все это вычеркнуто из моей памяти в результате очень своеобразных эмоциональных состояний, о которых мне придется сообщить в следующей главе.
Я знаю только то, что я полностью потерялся, и что тогда обо мне заботились мои родители и особенно моя бабушка.
Когда я с трудом поправился и снова окреп, я отправился в Альтхемниц, чтобы освежить поврежденную память.
Безо всякой пользы в отношении мест, я не узнавал ничего: ни фабрику, ни свою квартиру в то время, ни какое-либо другое место, где я бывал.
Но неожиданно передо мной оказался мой сосед по квартире, бухгалтер.
Он подошел ко мне на улице и остановился рядом, когда мы встретились. Я сразу узнал его, и он узнал меня тоже, хотя и заметил мне, что я выгляжу совсем не так, как раньше из-за сильных переживаний. Он пожал мне руку и попросил простить его. Он не предполагал, что все так получится.
— Мне очень жаль, что я испортил тебе карьеру!
Я удивился. Испортил мою карьеру? Мог ли кто-нибудь вообще это сделать? Даже если государство больше не захочет меня нанимать, все равно останется достаточно частных агентств, которые платят даже лучше государственных. И я никогда не собирался оставаться учителем начальной школы или даже учителем фабричной школы, я планировал совершенно другие вещи и все еще планирую делать это сегодня.
Я оставил этого человека посреди улицы и ушел, не обвиняя его.
Да, я ушел, но куда?! Тогда я этого не знал.
В последней части этой презентации я сказал, что бездны лежат позади меня, но не впереди меня, и что я намеревался достичь великих вещей, но сначала научиться великому.
Первое оказалось неправдой. Напротив, пропасти были не позади меня, а передо мной.
И самое важное, самое главное, чему я должен был научиться и чего добиться — это погрузиться в эти пропасти, не разбиваясь, и затем свободно подняться из них за их пределы, не падая уже снова.
Это самая сложная задача для смертного, и я считаю, что решил ее.
Теперь я подхожу к тому времени, что является для меня самым ужасным, как и для всякого гуманиста, но самым интересным для психолога.
Моя задача как писателя и смысл моего повествования — придать нынешнему изложению ту психологическую или даже криминально-психологическую окраску, которая лучше всего подходила бы для прояснения того, что тогда происходило во мне, сделать это понятным для эксперта.
Но я пишу здесь не для специалиста по познанию души, а для мира, читающего мои книги, и поэтому я должен воздерживаться от всех попыток заниматься психологией.
В результате, я буду избегать специальных терминов и предпочту использовать образные выражения, а не те, которое в целом непонятны.
Случай, рассказанный в предыдущей главе, поразил меня словно удар, подобный удару по голове, под действием которого человек падает и теряет сознание. И я рухнул!
Я снова выпрямился, но только внешне; внутри я лежал в тупом онемении, оцепенении, омертвении неделями, даже месяцами.
Оттого, что это произошло под самое Рождество, эффект усилился вдвойне.
Я не знаю, обращался ли я к адвокату, подавал ли я апелляцию, прошение или какое-либо другое средство правовой защиты.
Помню только, что шесть недель прожил в камере, в которой вместе со мной были еще двое мужчин. Они были подследственными.
Вероятно, меня, посчитали безобидным, иначе бы не заперли с людьми, которых еще не судили.
Один был служащим банка, другой владельцем гостиницы.
Меня мало волновало за что они оказались под следствием. Они проявили ко мне доброту и пытались вывести меня из состояния внутреннего окаменения, в котором я находился, но безуспешно.
Когда я отбыл свое заключение, я вышел из камеры в таком же ступоре, в каком вошел в нее.
Я пошел домой к родителям.
Моему отцу, матери, бабушке или сестрам никогда не приходило в голову упрекнуть меня. И это было просто ужасно!
Когда по детскому невежеству я хотел ухать в Испанию, и отец вернул меня домой, я решил никогда больше не огорчать его чем-нибудь подобным, а все вышло наоборот и даже намного хуже!
Дело было не в моем будущем или работе; я мог получить это в любой момент.
Теперь, когда все так случилось, передо мной стояла задача не отклоняться в сторону, а теперь и навсегда свернуть на тропу, на другом конце которой лежали идеалы, которые я нес в своем сердце с детства.
Стать писателем, стать поэтом!
Учиться, учиться, учиться!
О, Великое, Прекрасное, Благородное, выведи меня из нынешней глубокой низости!
Познать мир как сцену, и волнующееся, движущееся в нем человечество.
И в конце этой трудной, насыщенной жизни писать для другой сцены другого театра, разгадав загадки, окружавшие меня с раннего детства, те, что я чувствовал и сегодня, но долго, бесконечно долгое время не мог постичь!
Эта мысль или процесс воли, появившиеся во мне, не были ясным, кратким и емким выражением, о нет, потому что теперь во мне преобладала полная противоположность ясности; наступила ночь, было всего несколько свободных минут, когда я смотрел дальше, чем мне позволял видеть сегодняшний день.
Та ночь была не совсем темной; скорее сумеречной. И, как ни странно, это распространялось только на душу, но не на дух. Я был душевнобольным, но не сумасшедшим. У меня была способность прийти к любому
