такую позицию. На следующий день газета «Коррьере делла сера» опубликовала интервью со мной. Заголовок был сильный. «Версаче избавился от опеки: “Так можно вернуться в Аушвиц”». В конце концов, по поводу прав геев мое мнение всегда отличалось от мнения партии, от имени которой я выступал.
Всем известно, что воздух, насыщенный предрассудками, всегда взрывоопасен. Когда Джанни заболел, «глас народа» настаивал, что речь идет о СПИДе. Словно эта хворь поражала только геев. Кроме того, мне впечаталось в память, с каким недоумением и болью мой подросший сын рассказывал мне, как на другой день после гибели Джанни в Форте-деи-Марми его школьные приятели шипели: «В твоего дядю, в этого педераста, стреляли».
Я сам гетеросексуал, но долгие годы, проведенные в мире моды, где всегда была высока концентрация геев, и доверительные отношения с братом повлияли на меня и воспитали во мне умение уважать культуру и сообщество гомосексуалов.
Ричард Мартин, куратор секции костюма в Метрополитен-музее в Нью-Йорке, писал: «Несомненно, что гомосексуальная природа Джанни Версаче стала составляющей частью его работы как стилиста». В книге «Человек без галстука» [74], которую мы издали в «Леонардо Арте», Джанни пошел на провокацию, показывая новое видение мужчины и его отношения к одежде как к социальной маске и форме выразительности. Освобождая всех мужчин от табу, в своей книге Джанни демонстрировал мужскую красоту с той же увлеченностью, с какой прославлял красоту женскую на модных показах. Он включил в издание множество смелых, провокационных работ лучших фотографов (Брюса Вебера, Эрба Ритса, Ричарда Аведона) и снабдил его цитатами из Сальвадора Дали и Жана Кокто. Теперь все наперебой рассуждают о текучести и включении и цитируют работы о гендерных проблемах. Но тогда не было даже намека на что-либо подобное. Говоря об уровне дерзости иллюстраций, надо заметить, что в Европе книга вышла в полном варианте, а в США из цензурных соображений были изъяты две фотографии мужских ню во фронтальной проекции. Как всегда резкая, Наталия Аспези написала в газете «Республика»: «”Человек без галстука” появился в условиях мужских эротических фантазий: и стилист, и фотограф, и сама модель восхищаются друг другом и стараются показать мужскую красоту в ее глубинной сущности. Не как гомосексуальность, не как женоподобность, а просто как красоту. И ради этого, ради того, чтобы придать ей смысл и, в конечном итоге, своеобразную эстетику, книгу перелистывают глазами гетеросексуалов».
У книги есть посвящение: «Трем Антонио в моей жизни». Имеются в виду наш отец, мой сын Антонио, которому в ту пору было четыре года, и Антонио Д’Амико, друг и компаньон Джанни в течение пятнадцати лет.
Именно это посвящение и привлекло внимание «Адвоката», воинствующего журнала американских геев, в ходе интервью, которое они организовали для продвижения книги Джанни. На мой взгляд, это интервью дало движению гомосексуалов гораздо больше, чем все гей-парады, вместе взятые. Они только раздражают итальянских журналистов, которым не хватает сенсаций и приходится снова и снова к ним обращаться.
В 1995 году журналист из «Адвоката» Брендон Лемон встретился с Джанни в отеле «Сан Реджис» в Нью-Йорке. На этой встрече Джанни просто, без всяких экивоков, назвал Антонио своим партнером и спутником. Без криков и аффектации, но продемонстрировав свою решимость.
В этом интервью он высказался достаточно ясно и критично: «Обычно, если мужчина комментирует мужскую красоту, к примеру, известного киноактера, публика сразу думает, что он гей. Но такой подход к вопросу меняется. Для новых поколений все обстоит совсем по-другому, и я думаю, что пройдет несколько лет, и мы почувствуем себя свободными комментировать любой тип красоты, не опасаясь, что на нас повесят тот или иной ярлык».
Будучи подростком, он встречался с девушками, и никто из моих знакомых даже не думал, что он станет геем. Никто не устраивал ему скандалов, не выгонял из-за стола. Не было никаких драм. Просто однажды настал момент, когда всем стало очевидно, как на самом деле обстоят дела, и все стали воспринимать его ориентацию как само собой разумеющееся. Думаю, что единственный, кто переживал и долго не мог понять и принять ее, был наш отец. Но с моей точки зрения и с точки зрения мамы, все было просто и вполне естественно. Не говоря уже о Норе, самой страстной фанатке Джанни, и о Донателле, которая его обожала.
Недавно я задал себе вопрос: приходилось ли Джанни когда-нибудь чувствовать себя изгоем или человеком со стигмой? Нельзя сказать, что прежде, чем уехать из Реджо, Джанни воспринимал свою гомосексуальность как тайну, которую надо охранять. Но чем больше он отдалялся от дома и теснее общался с миром моды и с другими гомосексуалами, тем легче освобождался от предрассудков. Его избавляла от них артистическая природа характера.
«Благодаря Джанни я понял, что в жизни нас больше всего угнетают разные табу и комплексы. У него их не было».
Как-то я спросил у Натино Кирико, давнишнего приятеля Джанни, страдал ли мой брат в юности от своего статуса гея, живущего в южном городе. Он ответил, что Джанни обладал такой энергией, такой силой личности, что даже в те времена заявлял, что счастлив быть гомосексуалом. «Мало того. Он говорил мне, что бедолаги мы, а не он. У него было мало друзей-геев, но он всегда гордился нашей дружбой именно потому, что я геем не был. Его чувство собственного достоинства отвергало идиотов, которые, увидев нас вместе, сразу делали вывод, что мы пара. Однажды я уговорил его просто так, на спор, приударить за девушкой, норвежской моделью. Он вернулся, испуганно тряся головой, и мы потом хохотали до упаду. У него была потрясающая способность легко относиться к такого рода сюжетам: он умудрялся всегда все видеть наперед и преодолевать всяческую заурядность. Благодаря ему я понял, что в жизни нас больше всего угнетают разные табу и комплексы. У Джанни их не было».
Стремление Джанни наслаждаться и давать наслаждение другим, его исключительную интеллектуальную свободу, этот мотор, создающий моду с нарушением всех правил, прекрасно объяснил Кирино Конти в статье под названием «Джанни, погибший Дионис», напечатанной в «Коррьере делла сера» в 2007 году, через десять лет после его смерти. Кроме всего прочего, Конти пишет: «Он приехал в Милан с лихорадочной решимостью человека, явившегося из самых дальних краев и уже познавшего и цену, и тяжесть запретов и предрассудков. И все же с неподражаемой дерзостью и легкостью того древнего культа, которому служил, он смело смешивал несовместимые вещи и признаки, он шел по миру напролом, в открытую, и мир распахивался перед ним. <…> В нем воистину поражала проницательность, отсутствие малейших сомнений и колоссальная жизненная сила. Так что его новая манера набрасывать черты собственного независимого стиля больше просматривалась в быстром
