и решительном, полном внимания и энергии взгляде из-под густых ресниц, чем в последующих результатах. В этом цепком взгляде отражалась вся его бесконечная живость».
При всех наших различиях характеров, стилей жизни и сексуальных предпочтений мы с Джанни были словно один человек. Когда он жил в Милане, рядом с ним всегда вертелась какая-нибудь девчонка, и он шутил: «Займись-ка ею ты».
Точно так же он неоднократно просил меня отвадить какого-нибудь надоевшего «ухажера». Он заводил одни за другими много разных отношений и почти никогда не жил врозь с избранником. Самыми крепкими оказались отношения с Антонио, который фактически стал членом нашей семьи. Моя племянница Аллегра звала его «дядя Антонио», а Джанни включил его в свое завещание.
Со всем своим окружением Джанни всегда был очень щедр. Я имею в виду не экономический аспект и не стиль жизни, основанный на участии и поддержке. Джанни был щедр на огромное количество идей, советов и ободряющих поступков. Многие из тех, кто работал с ним, обретали уверенность в своих талантах и возможностях. Что ж, они все были учениками чародея.
Но было и еще одно дело, так и не доведенное до конца, о котором я хочу здесь написать. Это дело имело бы большое значение для меня, для семьи Версаче и, скажу без ложной скромности, для всей Италии.
В Майами погиб не только мой брат, но и один необычайный финансовый проект, который, возможно, изменил бы и лицо международной модельной индустрии, и равновесие внутри нее.
Итак, уже несколько лет я вынашивал идею котировать наше сообщество на бирже. И в промежуток времени с конца 1996-го по начало 1997 года эта идея начала реализовываться. После болезни Джанни снова начал работать с обычным юношеским запалом. Наши дела шли хорошо и в Италии, и за рубежом. Настолько, что в 1997 году мы получили с продаж тысячи миллиардов лир, а точнее – приблизились к цифре в девятьсот семьдесят три миллиарда, что составило пятьсот два миллиона евро.
В это время я часто задавал себе вопрос, скоро ли мы перегоним Армани. А мы уже к тому приближались.
1997 год начался с показа Atelier Versace в Париже. Пресса отметила его как самое элегантное, строгое и интеллектуальное событие в мире моды. Недоставало только лучших топ-моделей (пришла только верная Наоми Кэмпбелл), ибо все были заняты в «живых скульптурах» Александра Кальдера [75]. Мы только что узнали, что в сентябре Джанни ждет почетная награда от президента Жака Ширака. А тем временем мой брат занимался эскизами костюмов для нового балета Мориса Бежара «Барокко Бельканто», премьера которого была намечена во Флоренции на июнь. А в его голове уже складывался новый концепт показа: смешать костюмы мужской коллекции, предварительно показав костюмы от ателье или женскую линейку. В общем, он, как всегда, представлял собой целый вулкан идей.
Я тоже от него не отставал. Как раз в этот период в интервью газете «Только 24 часа» я объявил о предстоящей котировке на бирже. Уверенность в том, что она состоится, становилась во мне все крепче. Журналистке Паоле Боттелли я даже сообщил дату: июнь 1998 года. Однако не только эта перспектива заставляла меня ощутить себя на ракетной пусковой установке.
В ходе встречи с «Морганом Стенли», ближайшим ко мне банком, с которым я работал над котировкой, нам предложили объединиться с «Гуччи». Следовательно, котировка пройдет посредством увеличения капитала фирмы «Гуччи» и вложения капитала фирмой «Версаче». Фирма «Гуччи» уже котировалась на бирже. Арабы из «Инвесткорпа» уже купили пакет акций, и «Гуччи» действительно стала публичной компанией, поскольку ни у кого не было решающего большинства [76]. Не случайно их вскоре пытались спихнуть сначала Патрицио Бертелли ди Прада, затем Бернару Арно и, в конце концов, Франсуа Пино, который, как известно, и поглотил этот бренд, и, переведя во Францию, сделал одной из самых блестящих звезд на небесах торговых марок.
Если бы наше слияние с «Гуччи» состоялось, то образовался бы первый крупный центр итальянской модной индустрии с самостоятельными марками, дополняющими друг друга. И мы могли бы вместе справляться с возникающими проблемами. С позиций продуктивности в предметах одежды мы были сильнее с нашим центром в Новаре, а они, как известно, по определению отличались великолепной фурнитурой. При поддержке сильных структур Джанни и Том Форд [77] могли бы обрести максимальную творческую свободу.
Мы стали бы единым предприятием с двойной возможностью безошибочного попадания в цель. Такое предположение было воистину захватывающим, а главное – вполне осуществимым.
Начать разговор решили на обеде в Савини. За столом сидели Доменико Де Соле [78] и двое его сотрудников, Галеаццо Пекори Джеральди и Паола Джаннотти де Понти. И еще я в сопровождении Травиа и Баллестрацци. У нас в запасе была целая неделя на обсуждение и принятие решения. Я связался с Джанни по телефону, объяснил ему, о чем речь, и попросил спокойно все продумать.
Через два часа он сам позвонил мне: «Санто, можешь заехать ко мне?»
Пока я жил обычной жизнью, кто-то в тысячах километров от меня планировал смерть моего брата.
Когда я приехал, он задал мне только два вопроса. Первый был: «Ты убежден?» И второй: «Ты согласен с Де Соле?»
На оба я ответил утвердительно. Он пристально посмотрел мне прямо в глаза и сказал просто: «Тогда действуй».
10 марта мы подписали первый банковский документ, в котором обозначались цели операции. После котировки мы, то есть фирма «Версаче», Доменико Де Соле и Том Форд, получали около шестидесяти процентов акций объединенной фирмы, оставляя для рынка сорок.
11 июня, в пятницу, в нашем офисе на улице Мандзони я подписал соглашение о котировке с «Морган Стэнли», после чего позвонил Пьеру Франческо Савиотти, тогдашнему директору-распорядителю Итальянского коммерческого банка, с которым мне предстояло встретиться через неделю. Проект предусматривал, что «Морган Стэнли» и Комитет станут двумя руководителями проекта котировки, где в качестве соруководителей примут участие банки «Итальянский кредит» и «Берклиз». Я сказал Савиотти: «У меня дела в Риме. Как только вернусь, увидимся и закончим это дело».
Мы назначили встречу на следующую неделю.
Когда я выходил из офиса, довольный и даже счастливый, что так удачно все завершилось, что перед нами открылись отличные перспективы, пока я собирался в Рим, делал рабочие звонки, обедал… в общем, пока я жил обычной жизнью, кто-то в тысячах километров от меня планировал смерть моего брата.
Этот «кто-то» был серийный убийца Эндрю Кьюненен. Мелкий торговец, продажный тип, возможно, наркозависимый, несомненный психопат. Ничтожество, жившее ничтожной жизнью… По мотивам, совершенно непонятным для многих (слишком многих?) опубликованных исследований и для многих (слишком многих?) репортажей, не говоря уже о серии нездоровых, безвкусно сделанных телепередач, Кьюненен пересек
