После пяти лет перерыва Жюль Верн снова возвращался к литературе – так, по крайней мере, думали его друзья, – и это было почти событием в том маленьком литературно-театральном мирке, центр которого составляли «одиннадцать холостяков». Исчезновение и неожиданное возвращение сделали Жюля Верна модным, превратили его едва ли не в литературного мэтра. Карвальо, директор Лирического театра, требовал новой оперетты Верна и Иньяра. «Буфф» и «Водевиль» засылали к колоннаде биржи своих представителей. И в 1860 году Жюль Верн должен был, кроме основных своих занятий – биржи, науки и литературы, – успевать еще на репетиции своих пьес, которые ставились почти одновременно: «Гостиница» в Лирическом театре и «Шимпанзе» в «Буффе», где оркестром дирижировал молодой и популярный музыкант Жак Оффенбах. Для старых друзей, веривших в Верна-драматурга, это лето было его торжеством.
Осенью, буквально в несколько дней, Жюль Верн вместе с Шарлем Валлю написал комедию «Одиннадцать дней осады». Это была последняя юношеская пьеса Жюля Верна, и поэтому можно подвести итоги и сказать откровенно: она была столь же бледной, лишенной характеров и исполненной общих мест, как и все его драматические произведения… и так же нравилась «одиннадцати холостякам», и так же к ней был равнодушен ее автор.
Он имел право быть равнодушным: именно к этому времени окончательно сформировались идея и план его «романа о науке». Пятилетний курс его последнего ученичества был завершен.
Он перечитывал Эдгара По, идеи которого так часто совпадали с его собственными, особенно его «Утку о баллоне», которая пятнадцать лет назад взволновала всю Европу, попавшую в плен к безукоризненному рассказчику и всерьез поверившую, что трансатлантический перелет на воздушном шаре действительно совершен. «Я не рассчитываю отчалить на моем баллоне в ближайшие месяцы, – писал Жюль Верн отцу в феврале l86l года. – Этот аэростат еще должен быть снабжен безупречными механизмами…»
Он был в расцвете сил, но не торопился выступать со своим первым настоящим романом. Мир вокруг него также был в расцвете, и казалось, что прогресс и дальше будет вести человечество к счастью и свободе (именно такова была фразеология XIX века, и тогда эти слова казались почти огненными). Италия была объединена и освобождена от иноземного ига, в России было отменено крепостное право, в Соединенных Штатах началась война за освобождение черных невольников. Во Франции Наполеон объявил о новой эре «либеральной империи». Чтобы ослабить нарастающее недовольство, он пошел на некоторые уступки либеральной оппозиции. Он заигрывал с рабочими, пропагандировал «союз» между рабочим классом и правительством, обещая изыскать средства для разрешения социальных вопросов, и даже послал делегацию французских рабочих на международную выставку в Лондоне. Все это наполняло сердца всех прекраснодушных либералов энтузиазмом. Ленуар сконструировал первый двигатель, действующий сжатым воздухом: появилась первая, практически применимая динамомашина «Альянс», что было преддверием грядущего века электричества, и, наконец, Фердинанд Лессепс приступил к сооружению Суэцкого канала – величайшего инженерного сооружения XIX века.
Премьера комедии «Одиннадцать дней осады» состоялась в театре «Водевиль» 1 июня l86l года. Тотчас же после нее Жюль Верн выехал в Прованс, где собралась вся большая семья Вернов, чтобы провести там лето, но его отдых был нарушен письмом Иньяра.
Новое предложение его старшего брата Альфреда было еще белее соблазнительным. Правда, на этот раз агент не мог устроить Аристида и его друга на пассажирское судно, но маленький угольщик, на котором была одна незанятая каюта, отправлялся в плавание на целых три месяца. Он должен был посетить множество мелких портов Норвегии, Швеции и Дании.
Скандинавские страны всегда привлекали Жюля Верна. Он любил читать о плаваниях норманнов, побывавших в Северной Америке за пять столетий до Колумба, интересовался географией севера, мечтал о плавании к Северному полюсу. И, несмотря на то, что Онорина ждала ребенка, он принял заманчивое предложение.
15 июня маленькое суденышко, казалось, до самых мачт нагруженное углем, отплыло из Сен-Назера. Как зачарованные, друзья любовались берегами Скандинавии, изрезанными глубокими фиордами, восхищались холодными островами, омываемыми печальным морем. Невольно в воображении вставала Исландия, остров огня и льда, родина первых открывателей Америки… Подножья гор, выбегающих к самому берегу, были подернуты мягкой дымкой зелени, потемнее там, где сосны и ели, и серовато-зеленой там, где березы. Дома каждой деревни были выкрашены в какую-нибудь одну краску: зеленую, розовую, желтую, яркокрасную. Крыши из березовой дранки, проложенной дерном, цвели, как крошечные луга… Это был Телемарк – захолустье Норвегии, но для Жюля Верна этот край был как бы всем миром, увиденным через «беконовский кристалл» – волшебное стекло средневековых алхимиков, – сквозь который можно видеть одновременно все края света. Здесь были горы и глетчеры, как в Швейцарии, грандиозные водопады, как в Америке; крестьяне были одеты в национальные костюмы былых веков, совсем как в Голландии… И, главное, как бы ни мелькали эти пестрые картины, всегда неизменным оставалось море, которое гудело, и ревело, и лизало борта корабля…
Но закончить это путешествие Жюлю Верну не удалось. В Копенгагене друзья расстались: Иньяр, работавший в это время над оперой «Гамлет», отправился осматривать Эльсинор, легендарный замок датских королей, а Жюль на пассажирском пакетботе возвратился во Францию.
3 августа l861 года у Онорины родился сын, получивший имя Мишель Жюль. Ему суждено было остаться единственным ребенком Жюля Верна.
Отец! Глава семьи! Неужели он не думал о своих новых обязанностях, о новой квартире, о дополнительном заработке? Нет, пристанище на бульваре Бон Нувелль, где он обитал больше десяти лет, вполне его устраивало. А деньги? Он не искал их, он даже отказывался от театральных заказов: ни одной новой пьесы не появлялось больше в ящике его стола, предназначенном для «безделок». Зато лист за листом ложились в другой ящик. Это был «роман о науке», созревавший так долго. Аэростат уже был оборудован совершенными механизмами и готовился к отлету.
Конечно, нет ничего удивительного в том, что именно в эту зиму в маленькой квартирке время от времени появлялись новые люди. Чаще всего они пролетали сквозь крохотную столовую, как метеоры, но иногда они оседали в ней более прочно, словно путешественники, осматривающие какой-либо пункт, отмеченный в путеводителе Кука тремя крестиками. Особенно запомнились Онорине двое. Альфред де Бреа, бретонец, земляк Жюля Верна, утопая в облаках дыма, любил пространно разглагольствовать об Индии, где он прожил несколько лет. Другой имел несколько имен и, казалось, несколько лиц. Когда он появлялся в доме на бульваре Бон Нувелль, то казалось, что в маленьких комнатках бушует ветер. Его жизнь была еще более необычайной, чем его неправдоподобные рассказы. О нем стоило написать книгу или сделать его героем романа. Его настоящим именем было Феликс Турнашон, но весь Париж знал его под именем Надара.
